Barbara Frischmuth - Мистификации Софи Зильбер

Волна безмолвного одобрения была ей ответом, и на несколько минут присутствующие как будто погрузились в размышления. Потом вдруг раздался нестройный хор голосов, словно все хотели ответить разом. И у Софи опять возникло ощущение, что сквозь ее голову пробегают раз­личные потоки и в их плеске она различает отдельные фразы, не зная, по каким законам и правилам происходит отбор слов, доступных ее разумению.

— Ни одно отличное от них существо не постигло всю ненасытность чужан, пока не пало их жертвой.

— Хитрость они превратили в коварство, огонь пре­вратили в ад. борьбу—в войну.—При слове «война» по воде прошла рябь, словно под налетевшим порывом ветра.

— Ни одно существо не обходилось так жестоко с себе подобными. Ни одно существо с таким пылом не преследо­вало себе подобных. Ни одно существо так часто не уби­вало себе подобных. Никого они так не боятся, как самих себя.

Софы охватил страх от всех этих слов, проникавших в ее сознание, но Амариллис Лугоцвет легонько коснулась ее руки.

С той стороны, где сидел Драконит, раздалось какое-то бормотанье, меньше всего похожее на одобрение.

— И мы в этом совиновны? Они постепенно разрушают все, из чего извлекают для себя пользу.

— Они уже не способны сами себе помочь,— сказал Альпинокс. Их машины берут над ними верх. Они слиш­ком далеко зашли на своем пути. Их мудрецы ничему их не научили, мудрость им отказала. Она светит им издали. Учения, им преподанные, оказались чересчур многознач­ными для того, чтобы найти себе применение, и чересчур однозначными, чтобы воспрепятствовать убийству,

— Их сила в той власти, которую они обрели над миром вещей. Их слабость в том, что им необходима любовь дабы не прийти в отчаяние,— заявил фон Вассерталь.

— О да, любовь им необходима,— подхватила фрейлейн фон Триссельберг,— и они заразили любовью всех нас.

— Мы должны быть им благодарны за всякий осново­полагающий опыт, который они передают нам,— подала голос персиянка.

— Мы дали им себя соблазнить,— сказала дама из Англии,— они растрогали нас своими рассказами, словно мы существа того же порядка, что и они. А потом они нас изгнали, и мы даже обрадовались, что можем больше не вмешиваться в их дела.

— Мы стали к ним небрежны и, приняв тот образ, ко­торым они нас наделили, замкнулись в своей узколичной сфере,— сказала какая-то дама, очень смахивавшая на француженку.— Мы перестали заниматься их делами и допустили, чтобы их фантазия выродилась в любопытство, чтобы они оказались не в состоянии представить себе, к чему приведут их изобретения, и лишь любопытствовали узнать, как они действуют.

— Они употребляют слова «всегда» и «никогда» и раз­учились радоваться тому, что для них достижимо,— всту­пил опять Альпинокс.— Их представления о мире стали сумбурными. Они успокаиваются, только если чем-то вла­деют. Но больше всего они стремятся владеть друг другом и этот тип владения называют счастьем.

— Пока еще никто из этих существ не наслаждался таким богатством. Да они вообще разучились наслаж­даться.

— Тела их стали чувствительными и уязвимыми. Тяж­кие недуги, которые они все успешнее подавляют, выле­зают опять наружу в виде тысячи мелких недугов, но они пытаются заглушить и эти. Так они оказываются глухи к предостережению и не могут справиться со смертью,— произнесла Амариллис Лугоцвет, и губы ее, пока она го­ворила, слегка дрожали.

Софи почувствовала, как в ней зашевелился страх, и впервые додумала о бегстве. Но Амариллис Лугоцвет опять легонько коснулась ее руки.

Водяной вал был так высок, что увидеть происходящее внутри можно было бы разве что с горы, но никак не о дороги, огибавшей озеро. Вода была по-прежнему ласковой и приятной, и если Софи чуть-чуть познабливало, то лишь от речей, которые ей приходилось слушать. Она закрыла глаза, и голоса надвинулись на нее,— казалось, будто все говорящие адресуются именно к ней:

— Они способны переносить страдания, только видя страдания других. Страдание они превратили в культ, сулящий им очищение. Им нравится, когда перед ними совершают обряды этого культа.

— Одряхление всех и вся сделало их вялыми.

— Даже если б они захотели, то уже не сумели бы сами себе помочь. Их изобретения обратились против них самих. Время не ждет. Их фантазия истощилась. Гармо­ния, о которой они порой мечтают, стала для них недости­жимой. Чем хуже они уживаются друг с другом, тем более строгие требования предъявляют к обществу. Требуют от других того, на что ни один из них не способен. Их власто­любие не знает предела, равно как их зависть и алчность. Все прозрачнее делаются личины, которыми они маскиру­ют свою жажду господства, но они верят в непроницае­мость этих личин.

— Они изобрели войну, и она вошла в их собственные дома. Они подавляли друг друга, в каждый трепетал перед местью другого. Чем меньше они понимают друг друга, тем более схожими становятся между собой. Они истре­били целые племена и народы только за то, что те избра­ли для себя более счастливый образ жизни.

— Они растратили свой ум на изобретение оружия, а на совершенствование общества ума у них не хватает.

— Простейшие дела стали для них настолько трудны­ми, что любое животное превосходит их разумением. Они на грани гибели...

— Да и мы тоже,— изрекла Амариллис Лугоцвет.— Как все знают, наши судьбы тесно переплелись с их судь­бами. Хотя мы древней, чем они, но от воплощения к во­площению все больше подвергались их влиянию. Хотя ва­ша сила много устойчивей и век наш много дольше, нам все-таки тоже поставлены границы.

Легкие волны набежали на Софи, омыв ее тело, и она открыла глаза.

Что же нам теперь делать? — нетерпеливо спроси­ла маленькая темнокожая дама, имени которой Софи не знала.

— Что каждому по силам,— ответила Амариллис Лугоцвет.— Мы взвесили возможность возвращения в мате­рию, в вещи, возможность изменить свой облик. В на­ших силах придать иную форму вещам и заставить их сопротивляться чужанам. Мы можем вступить в союз с другими сознаньями и подорвать господство чужан. Но мы можем также принять облик их жен и детей и пере­распределить власть, перераспределить ее таким обра­зом, чтобы она больше не представляла опасности для всех.

— Мы можем попытаться кой-чему научить их — прежде всего, дружелюбию, умению сочувствовать и радо­ваться каждому живому существу и каждой вещи. По­мочь им обрести единство и многообразие, взаимную под­держку и способы упрочения жизни. Мы можем посрамить их теории, обходясь без убийства, и избавить их от страха, отказавшись от всякого подавления. Мы можем смягчить их алчность, показав, что не владеем ими, можем пога­сить их зависть, показав, что жизнь принадлежит им самим. Мы можем так полно удовлетворять их любопыт­ство, что их фантазия пробудится вновь и они смогут опять представить себе лучший образ бытия, нежели тот, который выпал им на долю.