Пауль Куусберг - Происшествие с Андресом Лапетеусом

Лежал почти неподвижно и ни с кем не разговаривал. Если у него спрашивали что-нибудь в связи с лечебными процедурами, он отвечал одним-двумя словами. В другое время он на вопросы не реагировал. Лежавший на соседней кровати больной, у которого была ампутирована нога, вскоре оставил его в покое.

— Сводит счеты сам с собой, — заметила санитарка старшей сестре.

— Директорская гордость из него выпирает, — высказала свое мнение старшая сестра. — Этот журналист или корреспондент, который за его женой ухаживал, был его друг. Жена сама говорит.

Доля правды в словах санитарки имелась: многое из того, что Андрес Лапетеус забыл, снова ожило в его воображении. Воспоминания зачастую были так живы, что ему казалось, будто все это происходит сейчас. Порой, когда не снижавшаяся температура поднималась особенно высоко, сегодняшнее выключалось из сознания, и он словно жил только вчерашним…

Андресу Лапетеусу сообщили, что его вызывают в райком партии. Он только что вернулся из командировки, устал, был не в настроении. Поблагодарил передавшего вызов и попытался угадать, что от него опять хотят.

Зазвонил телефон.

Едва он переговорил с Метсакюла, как позвонили снова. На этот раз с объединенных лесопилен. Попросили ускорить утверждение нового главного инженера.

«Может, о политучебе или назначили в какую-нибудь проверочную бригаду?» Лапетеус снова подумал о том, что могло ожидать его в райкоме.

Тут же постучали. Вошла секретарша министра и подала какое-то заявление, на углу которого толстым красным карандашом было размашисто написано: «Тов. Лапетеус! Прошу проверить».

Он скользнул взглядом по заявлению и отложил его в сторону.

— Товарищ министр просил напомнить, чтобы вы зашли к нему вечером со сводным отчетом.

Сказав это, секретарша улыбнулась и ушла.

Лапетеус хотел спросить у своего заместителя, как дела со сводным отчетом, но телефон не ответил.

Он написал на одном из настольных блокнотов: «Сводный отчет» и набрал новый номер. На этот раз он связался с Управлением железной дороги и потребовал, чтобы в Туду направили больше вагонов.

Окончив телефонный разговор, превратившийся в яростный спор со взаимными обвинениями, Лапетеус почувствовал, что устал больше обычного. Он не спал толком четверо суток. Вирумааский уезд отставал по заготовкам, и он ездил туда, чтобы подтолкнуть дело. В разгар сезона Лапетеус приезжал из одной командировки и сразу же уезжал в другую. Ездил по леспромхозам и лесопунктам, проверял и налаживал, организовывал и воодушевлял, убеждал и, если нужно, ругал без стеснения, пользуясь и самыми крепкими выражениями.

Он мог бы выполнять свои обязанности и со значительно меньшей тратой энергии. Его предшественник большую часть времени сидел в министерстве и тоже справлялся. Но Лапетеус предпочитал бывать на лесосеках и на магистралях, куда свозили лес. Поэтому он тонул в работе, особенно зимой, в нервные дни кампании лесозаготовок. Составление отчетов и сбор информации, что его предшественник считал самым важным, он возложил на своего заместителя, а сам спешил туда, где задерживалась рубка и вывозка леса.

Все удивлялись, что, так много работая и разъезжая, Андрес Лапетеус находил еще силы для учебы. Он не берег себя. В бытность свою командиром роты он первым поднимался утром и последним ложился вечером, используя ночные часы для подготовки к занятиям и изучению уставов. Так поступал он и теперь. Поздно вечером приходил домой и сразу же начинал копаться в конспектах. Конспекты и тетради можно было увидеть в его руках и в купе вагона и в кабине грузовой машины, в гостиничном номере и в бараке лесопункта. Он не тратил времени впустую. Пять-шесть часов сна ему хватало. Когда же в голове начинали вперемежку кружиться отчеты и сводки, формулы и теоремы, он отдыхал вечер-два, ходил в театр или довольно крепко выпивал с кем-нибудь из знакомых, обычно с Виктором Хаавиком. После такого «расслабления нервов» — термин Виктора Хаавика — он ворочал дальше в старом духе. Все курсовые работы, семинары и экзамены сдавал в предусмотренное время. Только в том случае, если какая-нибудь командировка задерживала его в Ки-линги-Нымме или в Сонда, он на неделю-другую договаривался об отсрочке.

— Вы железный человек, но — простите меня — сумасшедший, — шутя выговаривала ему Реэт Силларт, рослая молодая блондинка. — Учиться нужно, я не представляю себе современную жизнь без работы и учебы, но, — улыбалась она, — никому из нас не дано двух жизней.

Андрес Лапетеус понимал, что за улыбкой Реэт Силларт что-то скрывалось. Он ответил: общество, члены которого не хотят напрягать головы, захиреет. И добавил вычитанную мысль, что социализм не строят, лежа на печи. Только слово «печь» он заменил диваном.

Реэт Силларт снова улыбнулась.

— Я понимаю вас, — неожиданно серьезно сказала она. — Такие люди, как вы, способны сдвинуть горы. Не всем это под силу.

— Слишком много ворочаешь, капитан, — говорил Хаавик. — Сжигаешь себя. Обществу не нужны преждевременные развалины. Посылай на места своего зама.

И с учебой знай меру. Не так уж важно, получишь ты диплом на год позже или раньше. — Он не понимал, для чего старается Андрес.

Лапетеус ответил, что не хочет, чтобы его столкнули с мчащегося поезда в канаву.

Виктор Хаавик с восхищением смотрел на друга. Он всегда высоко ценил основательность и последовательность Лапетеуса. Но то, как теперь тот прямо-таки с упорством вола лез вперед, затмевало впечатление военных лет. Конечно, что касается опасения быть столкнутым, то это Хаавик понимал. Он и сам не хотел бы глядеть, раскрыв рот, вслед неудержимо спешащему времени, да еще находясь в каком-нибудь деревенском захолустье или крохотном городишке. Время действительно требовало бойкости и настороженности, сообразительности и гибкости. Но можно идти в ногу с жизнью и ценой меньшего напряжения. Об опасности перегореть он говорил Лапетеусу потому, что сам боялся этого. Он хотел и старался жить полной грудью, жить так, чтобы каждый день был полон новых, волнующих переживаний и впечатлений. А так горб ломать, как это делает Андрес, значит отупеть, износиться, преждевременно одряхлеть. Да, поведение Лапетеуса порой представлялось ему бездумной торопливостью.

Иногда Виктору Хаавику казалось, что Лапетеус топит себя в работе и учебе из-за Хельви. Хаавик не лез к нему в душу, чтобы выяснить, почему расстроились его отношения с Хельви. Всегда ведь и увлекаются и охлаждаются. Горят и остывают. Любят и пресыщаются. Знакомятся, живут и расходятся. Лучше перетерпеть кратковременное царапанье совести, чем до конца дней жить тупо, скучно. Но когда Андрес как-то снова отыскал его, чтобы отдохнуть вечерком от вечных хлопот, Хаавик куда-то позвонил, потом повел товарища военных лет в кафе, где познакомил его со своей знакомой по работе, молодой и очень веселой женщиной, а также с ее подругой такой же молодой и еще более веселой. Из кафе перешли в ресторан, оттуда домой к приятельнице знакомой Хаавика. Ее квартира в Кадриорге оказалась и просторной и уютной. Лапетеус танцевал и веселился. Но впоследствии, когда его партнерша снова напомнила о себе по телефону и пригласила в гости, он резко отказался. Это не осталось секретом для Хаавика, и убеждение, что Лапетеус не дает себе поблажки из-за Хельви, углубилось.