Анри Труайя - Семья Эглетьер

— Куда ты? — смиренно спросил он.

— Готовить фондю.

Пока он переживал крушение мира, она думала о фондю! Может быть, даже гладя его по щеке, старалась припомнить точный рецепт. На пороге Кароль обернулась:

— Придешь поболтать ко мне на кухню?

— Нет.

Устав вглядываться в дорогу, не различимую за струями дождя на ветровом стекле, Мадлен предложила вернуться. Но Даниэль умолял доехать хотя бы до леса Дам-Жан. Несколько его одноклассников разбили у скал палаточный лагерь. Мадлен не могла устоять и свернула на узкий грязный проселок. Малолитражка запрыгала по ухабам. С грехом пополам они добрались наконец до приникших к земле мокрых палаток. Даниэль вышел из машины, пообещал вернуться через пять минут и побежал к лесу.

Мадлен закурила. Она ожидала, что Франсуаза воспользуется тем, что они остались наедине, и заговорит о Патрике. Но девушка молчала, уставясь перед собой отсутствующим взглядом. Удивленная Мадлен спросила:

— Как поживает твой Патрик?

Франсуаза подняла голову и сдержанно ответила:

— У него все в порядке.

— Наверное, невесело проводить пасхальные каникулы врозь?

— Время от времени надо расставаться. Патрик лучше занимается, когда меня нет рядом. Да и я тоже. У нас обоих скоро экзамены. Это очень важно.

— Для него, разумеется…

— И для меня тоже! Я обязательно хочу сдать все предметы за первый курс. И я этого добьюсь! У нас такие замечательные преподаватели!..

— Тот, который прислал тогда открытку?

— Да, Козлов, — ответила Франсуаза.

Лицо ее сразу оживилось и просветлело.

— Он ведет практические занятия, но дает нам гораздо больше, чем наш профессор господин Бержерон. Он вообще исключительный человек! Одержимый правдоискатель!..

Франсуаза умолкла и снова погрузилась в раздумье. У машины выросла чья-то мокрая фигура. Это был вернувшийся из леса взлохмаченный, смеющийся Даниэль.

— Они меня звали ночевать в палатке.

— А ты? — спросила Мадлен.

— Сказал, что свою тетку ни на кого не променяю!..

Он развалился на заднем сиденье и затянул студенческую песню, вставляя «пам-пам-пам» в особенно рискованных местах.

— Не обращай внимания, Маду, — сказала Франсуаза, — пусть поет, лишь бы не острил!

Мадлен смеялась: она знала все куплеты, что, конечно, и в голову не приходило ее племяннику. Через несколько лет, когда окончится трудный переходный возраст, Даниэль освободится от этой дурашливости. И все же на месте Кароль и Филиппа она внимательнее следила бы, с кем он водит дружбу. А так, что она могла сделать, живя в другом городе?

Минуты через две истощив свой запас, Даниэль замолчал. Мадлен спросила его о занятиях. Он ответил, что все в порядке, он надеется благополучно спихнуть июньские экзамены, но вот свинство: ходят слухи, что не сегодня-завтра экзамены на степень бакалавра отменят, пока же приходится забивать голову всякой ерундой. Потом Даниэль заговорил об экспедиции на Берег Слоновой Кости, которая должна быть очень интересной, Франсуаза говорила о поездке в Грецию, и Мадлен подумала, с какой радостью и она попутешествовала бы на яхте вместе с детьми. Конечно, можно намекнуть Филиппу, но ей тотчас представилось оскорбительное удивление или даже возмущение, с которым он на нее посмотрит. Нет уж, все что угодно, но не унизительный для нее отказ брата! Она прекрасно проведет лето в Туке, и никто ей не нужен! Машина ковыляла по рытвинам дороги.

— Опусти окно, Маду, давай подышим лесным воздухом! — попросил Даниэль.

Мадлен улыбнулась ему в зеркальце над ветровым стеклом.

Кароль они застали в кухне. Она нарезала сыр мелкими кубиками.

— Вы поспели вовремя! Очисти зубчик чеснока, Франсуаза, и натри сковородку. Не выношу, когда руки пахнут чесноком. А ты, Даниэль, принеси из погреба две бутылки шабли.

— А вишневка? — спросила Франсуаза.

Кароль, смеясь, надавила пальцем кончик ее носа.

— Далась тебе эта вишневка! Прямо навязчивая идея! Не беспокойся, она уже тут!..

Милое движение и смех Кароль пленили Мадлен своей естественной грацией. «Она и впрямь очаровательна, подумала Мадлен. Живая, веселая, красивая». И все же Мадлен не испытывала к невестке полного доверия. Она очень ценила женскую красоту, но считала ее несовместимой с некоторыми душевными качествами. Чем больше она восхищалась тонкими чертами и нежной кожей, тем больше подозрений вызывало в ней то, что скрывалось за этим совершенством. Бог, казалось ей, не может соединить в одном существе внешнюю прелесть и духовные достоинства. Мадлен приехала в семью, когда-то родную, но теперь другая женщина сменила ее у очага, и Мадлен чувствовала себя одновременно и дома и в гостях. Каждая вещь о чем-то напоминала, но ничто не принадлежало ей здесь. Мадлен сама себе казалась репатриантом, понявшим, что за годы изгнания родина изменилась, а он не в силах ни смириться с этими изменениями, ни быть счастливым в другом месте. Чтобы отогнать грустные мысли, она сказала:

— Ну, а я буду нарезать хлеб!

Наконец все было готово, стали звать Жан-Марка, и, когда он спустился, фондю дымилось на спиртовке. Кароль подала знак, и штурм начался.

Даниэль первым подцепил на длинную вилку кубик подсушенного хлеба, окунул его в булькающую ароматную массу, несколько раз повернул, вытащил вилку, разрывая упругие нити расплавленного сыра, и тотчас испустил вопль:

— Ух как обжигает!

— Так тебе и надо! — сказала Мадлен. — Нечего было торопиться.

— Когда фондю на столе, тут не до благородных манер!

— Ну тебе, положим, всегда не до них!

У Мадлен тотчас мелькнула мысль, что ее поучения должны показаться Даниэлю слишком старомодными. Однако Даниэль был толстокож и к тому же добродушен. Остальные оказались осторожнее и дули на каждый кусочек, прежде чем отправить его в рот. Все единогласно сошлись на том, что фондю удалось на славу.

— Даже в Шамони нам такое вкусное не подавали! — объявил Даниэль.

Он и Мадлен усерднее остальных работали вилками. Франсуаза, значительно отставшая от них, вздыхала, что больше не может, и опять с виноватым видом тянулась к сковороде. Один Жан-Марк, осунувшийся, с воспаленными глазами, жевал без всякого аппетита. Кароль отступилась раньше всех. Когда сковородка опустела наполовину, над фондю трудились только Мадлен и Даниэль.

— Мне стыдно! — уверяла Мадлен. — Но оторваться не могу!

В камине пылал огонь, дождь барабанил по стеклам: Жан-Марк выпил один за другим два стакана белого вина и сидел с таким видом, точно был зол на весь свет. «Должно быть, он здесь скучает!» подумала Мадлен. Потом она заметила, как томный взгляд Кароль, который рассеянно блуждал по комнате, ненадолго задержался на лице юноши: на миг затрепетали ресницы, и снова взгляд Кароль скользнул в сторону. «Она готова флиртовать с кем угодно! Ей лишь бы нравиться, нравиться во что бы то ни стало! В этом ее главный недостаток». Дождь забарабанил еще сильней. Хлопнул плохо прилаженный ставень.