Александр Лекаренко - Бегущая зебра

Он озадаченно оглянулся на полковника, уже вытянувшего руки, чтобы поймать пошатнувшегося собутыльника и сказал:

— М-да.

Полковник опустил руки и отвел взгляд.

Вальтро покраснела. Она знала Жоржика насквозь и мгновенно улавливала любое движение его извилистой мысли. Он вырастил ее на своих руках, не отпуская от себя ни на шаг и сдувая с нее пылинки, она выросла в его дыхании, держась за его руку и чувствуя малейшее изменение его пульса. Она моментально поняла то, что он понял. Она краснела и краснела, и краснела и ничего не могла с собой сделать.

Жоржик подошел и легко коснулся ее пылающей щеки.

— Тебе идет, — сказал он очень серьезно и печально. — Ты никогда не бываешь некрасивой, любовь моя.

Без мыслей, без слов Вальтро поняла, что из пяти миллиардов людей, населяющих Землю, этот человек — единственный, который отдаст за нее свое сердце, свою кровь и свою бессмертную душу. Юлия закусила губу.

Вальтро легко коснулась губами его руки и встала, стараясь не делать резких движений и держась так, чтобы никто не видел ее лица.

— Я принесу вам что-нибудь поесть, — сказала она через плечо.

Через полчаса Жоржик уже размахивал руками за столом и орал:

— Вальтро! Где мое лекарство?

Вальтро вышла из дому с бутылкой «Тре Крунур» в руке, вслед за ней показалась Юлия.

— Рядом они выглядят как пара лазерных лучей, — сказал полковник, — формирующих голограмму.

— Они голые, как молнии, даже когда одетые, — ухмыльнулся Жоржик, — и между ними вспыхивает мир.

Вальтро поставила бутылку на стол, вернулась к крыльцу и села на ступеньки рядом с Юлией.

— Мир не вспыхивает, вспыхивает война, — философски заметил полковник.

— Это оттого, что ты одинаково плохо формируешь мир, — осклабился Жоржик. — И по-русски и по-английски.

— Неправда, — спокойно возразил полковник. — Я одинаково хорошо владею обоими языками. Другое дело, что когда ты говоришь, ты просто вываливаешь на собеседника содержимое собственной психики. Плесни-ка лучше в стакан.

— Ну да, конечно, — кивнул Жоржик разливая виски, — ты учился в Оксфорде, а я — под забором, но мое имя ты так и не научился произносить.

— Жорж, — меланхолично и четко произнес полковник, вынимая трубку изо рта, — ты учился в консерватории. И я видел твое имя на лондонских заборах задолго до того, как познакомился с тобой. Но мое имя ты вообще никогда не произносишь, чтобы не пачкать свой аристократический язык. Где твое христианское смирение, Жорж? Мы же одной крови, как Киплинг иобезьяна. Тебе нравится, когда я говорю с акцентом, — это добавляет еще одну каплю в мою плебейскую кружку пива и позволяет насладиться справедливым презрением к английскому лабазнику, который топчет твою милую родину.

— Моя родина не здесь, — отмахнулся Жоржик. — Моя родина давно сдохла. Ты лучше пей мое виски и не цепляй мою родину.

— А моя родина — не Британия, откуда родом мое виски, которое ты выпил час назад из моей фамильной фляжки, — все так же меланхолично, ответил полковник. — Виски я люблю, а Британию — нет, здесь мне нравится больше. И завтра мы вдвоем будем пить здесь мое британское виски из той же фляжки, в которой я храню свою родину. Вот так и живем. Прозит.

— Эти двое дедов выглядят, как английский завоеватель и китайский генерал за столом переговоров, — сказала Юлия. — Между ниш намного больше общего, чем стол, — усмехнулась Вальтро.

— Это заметно, — кивнула Юлия. — Англичанин презирает весь мир, включая самого себя. А Жоржик ненавидит всех, исключая тебя одну.

— Это удар по башке сделал тебя такой проницательной? — поинтересовалась Вальтро.

— Не надо особой проницательности, чтобы два пальца обоссать, — ответила Юлия, — и увидеть пару старых ядовитых змей, которым нравится рядом греться на солнышке.

— Ты — старый ядовитый змей, — говорил в это время Жоржик, — ты специально свил свое гнездо здесь, чтобы отравить мне остаток моей жизни. Завтра я не буду сосать у тебя из фляжки. Завтра я найду свой булатный меч и приду к тебе рубить твои ядовитые головы.

— Староват ты для таких экстремальных видов спорта, — отмахнулся полковник.

— Я? — Жоржик выпятил костлявую грудь. — Ты еще не знаешь русских богатырей.

— Русские богатыри не ходили с косами, — заметил полковник, — это китайские ходили.

— Ладно, — согласился Жоржик. — Тогда я поцарапаю тебе глаз своими заскорузлыми пятками, как Шаолинь.

— Ты очень легко меняешь стили и национальную ориентацию, — ухмыльнулся полковник.

— Я — мастер боевого бухания, — сообщил Жоржик, — и безродный космополит. Как Христос.

— Ты — тайный эротоман, — сказал полковник.

— Я? — изумился Жоржик. — Я совершенно явный эротоман. Но у меня уже стерся до дыр предмет искусства.

— Поэтому все, на что ты ложишь свой старческий глаз, — сказал полковник, — превращается в голограмму.

— Поясни свою глубокую мысль, — предложил Жоржик, разливая в стаканы.

— Ты сублимируешь, — вздохнул полковник, — я вижу повсюду одну голую жопу, потому что весь мир — это жопа, в которой я торчу. А ты не видишь ничего, кроме жопы Вальтро.

— Ты с ума сошел? — искренне удивился Жоржик. — Ты полагаешь, что я испытываю к ней сексуальные чувства?

— Испытываешь, — кивнул полковник, — как удобрение на опытном участке, для выращивания религиозной любви.

— Это что, так заметно? — помолчав, спросил Жоржик.

— А ты думаешь, это можно скрыть? — ухмыльнулся полковник. — От тебя несет за милю, ты воняешь любовью.

— А я-то думал, что любовь благоухает, — сказал Жоржик.

— Благоухает, — кивнул полковник. — В гробу. Под грудой гробовых цветов и в клубах ладана. А живая любовь воняет плодородием. Если в ней нет элемента секса, это не любовь, а что-то другое.

— Отец может любить дочь и без секса, — неуверенно возразил Жоржик.

— Это сказки для воскресной школы, — отмахнулся полковник. — Без секса он может иметь ее, как принадлежащую ему вещь, и стеречь, как собака сено. А любовь никому не принадлежит. Она возникает, как голограмма на пересечения двух лазерных лучей, и существует, пока есть энергия. Секса.

— Я вижу, ты эксперт по любви, — ухмыльнулся Жоржик.

— Ты тоже эксперт, не прибедняйся, — ухмыльнулся в ответ полковник. — Если бы тебе позволили, ты бы упал на колени и молился в экстазе у ног твоей Вальтро.

— А может, мне еще и позволят! — Жоржик заносчиво вздернул подбородок.

— Позволят, вне всякого сомнения, — сказал полковник. — Только не расшиби себе лоб об пол.

— Ты знаешь, — сказала Юлия, — мне нравятся эти двое пьяных стариков, особенно британец. В них чувствуется стержень, какое-то железо в них присутствует. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнула Вальтро. — Особенно, если сравнивать их с той шелупонью, которую мы встречаем на улицах. — Я люблю железо, — мечтательно сказала Юлия, — Холодное, серое железо. Оно ржавеет, — но из него делают оружие. А из золота делают цацки, оно ничего не стоит само по себе.