Владимир Ляленков - Просека

Мы заходим на пароход последними. Под палубой свободных мест нет. Ветер северный, пароходик ползёт навстречу ему. Мы устраиваемся на корме у трубы. Удивляемся, почему такое уютное местечко никто не занял. Но вот пароход прибавил ходу, быстрей завертелись колёса. Из трубы повалил густой чёрный дым. На нас оседают жирные хлопья сажи. Живописный капитан, два матросика и женщина в клетчатом платке ходят между пассажирами. У женщины широкое лицо, вздёрнутый нос.

Внимательно присматривается к пассажирам. Наконец они появляются на корме. Маленькие глазки женщины осматривают нас.

— И тут нету, — говорит она и крестится. — Господи, да как же это! Тот с усами и худой такой был, — говорит она капитану, — всё жался ко мне. То сбоку, то сзади. А как стиснули, а потом отпустили, я и почуяла, что нету корзины за плечами!

У неё срезали корзину.

Капитан суёт в рот пустую трубку, тотчас вынимает её.

— Жался, жался, — говорит он, — а ты небось и рада была. Теперь радуйся. Марш по местам! — командует он матросикам. Медленно удаляется следом за ними.

Уходит и женщина, что-то шепча и крестясь.

Мы сидим и озираемся, отмахиваясь от хлопьев сажи. Дима, вытянув длинные ноги, то и дело снимает очки, протирает их. Угрюмо смотрит прямо перед собой. Я убеждён, что он думает о своей хористке.

То ли дремлю, то ли засыпаю. Изредка пароходик останавливается, матросы спускают на воду шлюпку. Увозят на берег пассажиров. Оттуда возвращаются с новыми. Третий час ползём, четвёртый. За шумом пароходной машины и её колёс не слышим, как ворчит Енисей. Видим только, как он вздымает бурые волны, недовольный встречным ветром. Правый берег реки гористый. Изредка на нём — оползни. В таких местах ели и ёлочки сильно наклонены в сторону Енисея. И впечатление, будто они сбегают по склону к воде.

Сидеть без движения нам надоедает. Разбредаемся по пароходу. Женщина в клетчатом платке жулика не нашла. Сидит рядом с бородатым стариком, спокойно толкует ему о чём-то. Тучи на небе ещё больше сгустились, опустились ниже. Но вокруг говорят, что такая погода ненадолго. Ветер должен перемениться, и небо расчистится.

Мрачное небо, мрачные берега, холодный ветер — всё это заставляет нас искать веселья в самих себе. Даём концерт на расчёсках, ложках и кружках.

На корму стягиваются зрители. Даже сам капитан приходит послушать нас. Пыхает трубкой, едва заметно кивает своей тяжёлой головой. Должно быть, ему нравится.

Вечером на пароходе прокручивают пластинки. Потом приходят к нам матросики с английским магнитофоном, личной собственностью капитана. Записывают студенческие песни. С гордостью рассказывают, что их капитан много лет водил океанские пароходы. По какой причине он угодил сюда, они не знают. А может, просто не хотят говорить.

За полночь стали проглядывать звёздочки. Ветер подул сбоку. Хоть и западный, но нам не лучше: теперь мы открыты. То и дело вскакиваем и бегаем по палубе. Когда я впервые ехал из Петровска в Ленинград, когда из Ленинграда уезжал работать в Тихвин, помню, я был радостно возбуждён. Особенно во время поездки в Тихвин. Тогда возбуждение должно было гасить тревогу, которая владела мной. Тревогу за себя, за свою судьбу, Я был одинок. Теперь я спокоен. Я замёрз. Левая нога онемела от холода. Хочется уснуть, но сон не идёт. Лицо и руки мои грязны от сажи, но я спокоен. Я среди таких же, как я. Здесь не я, а мы. Скоро придёт утро, взойдёт солнце и всё будет прекрасно.

Я жалею, что уезжал в Тихвин и пропустил год? Нет, не жалею. Я радуюсь, что не уехал тогда в Магадан. Всё надо делать сообща, с товарищами. Их надо находить.

Дима задремал. Во сне суёт голову под мою руку, что-то шепчет. Я прикрываю его полой своего пиджака. Пусть хоть он поспит.

К Подкаменной подплываем на рассвете. Небо чистое, в бледных звёздочках. Енисей спокоен. Первый ряд деревенских домов метрах в двухстах от берега. Остальные карабкаются по склону к тайге. Тихо. В избах дымятся трубы. Людей не видно. Посреди улицы лежит большущая стая собак. Все как одна вскинули голову, насторожились. Мы даже придерживаем шаг, думая, что это наш вид встревожил их. Вся стая вдруг разом. вскидывается, с рёвом проносится мимо нас куда-то за деревню.

Стройная девушка в длинной юбке несёт воду на коромысле. Брус-сов спрашивает, где контора геологов. Девушка оборачивается, молча осматривает нас, и мы видим, что это пожилая женщина с красивыми глазами. Кожа лица её темна, сплошь разрисована мельчайшими, но отчётливо выделяющимися морщинками. Саша повторяет вопрос.

— А вон изба в два этажа, — кивает женщина, — там и живут начальники.

Но никаких начальников мы не находим. По той причине, что их и нет здесь. Геодезисты со своими отрядами работают в тайге. Постоянно живёт в деревне только завхоз по фамилии Пименов. Ему лет пятьдесят. Он говорлив, подвижен. Обе челюсти у него золотые, на руках по золотому кольцу. Весело сообщает нам, что сейчас свободных геодезистов нет. Дня через три-четыре вернутся из отпуска, тогда разобьют нас по отрядам. И — в тайгу. А пока получаем палатки, спальные мешки. Устанавливаем палатки за деревней. Четверо суток живём здесь.

Мы с Димой побывали на месте падения знаменитого тунгусского метеорита. Пименов сказал нам, что ходу туда часа три, не больше. Пояснил, как идти вверх по Тунгуске и где свернуть, чтоб не заблудиться.

Из деревни мы отправились в начале восьмого. Вот уже полдень, давно мы свернули от Тунгуски прямо на север. Но никакой прогалины, по краям которой должны быть деревья без макушек, мы не замечаем. Прибавляем шагу. Изредка вспугиваем рябчиков.

— Может, вернёмся, — говорит Дима.

— Ещё чуть пройдём.

Душно. Наконец между кедрами замечаем просвет. Несколько елей без макушек, и все они наклонены в одну сторону. Мы на прогалине. По краям её много берёз и елей не имеют макушек. Закуриваем, присаживаемся на землю передохнуть.

— Тут пахнет вечностью, — говорит Дима, озираясь.

— Что здесь произошло? Ну, пусть метеорит прилетел сюда, — рассуждаю я. — Почему он сгорел, превратился в газ, едва чиркнув по земле? Если б он врезался в неё, оставил бы огромную воронку, но её нет.

— А может, есть, — говорит Дима.

Мы спешим вдоль прогалины. Никакой воронки нет. Возможно, след зарос. А может, это был корабль с какой-то планеты? Вспоминаем, кто из нас что читал о тунгусском метеорите. Почти ничего. Вернёмся в Ленинград, надо будет сходить в Публичку.

На следующий день приплыли специалисты: геофизик и два геодезиста.

Дима, Анатолий Федотов и я угодили в руки геодезиста Бурсенко. Отпуск он провёл в Красноярске. Едва заметная улыбка проскальзывает в его глазах, на губах, когда сообщает нам об этом. Должно быть, время там провёл хорошо. Он в брезентовой куртке, подбитой беличьим мехом, ловко облегающей его крепкий торс. У него длинная шея, круглая голова и маленькие серые глазки. Бурсенко говорит, тыча пальцем в карту: