Клыч Кулиев - Чёрный караван

— Вы хотите надеть на меня узду?

— Да, хотим надеть узду! — Я холодными глазами посмотрел в упор в недоброе лицо хана. — Что, не нравится? Или вы хотите сказать, чтобы они не приезжали?

Хан не ответил. Я понимал, что он подавлен, что он не посмеет спорить. Да и как ему спорить? Жизнь его — на волоске. Как бы он ни крутил носом, он прекрасно понимает: вокруг бушует буря. Ему нужна поддержка. И поддержка сильная, чтобы наводить страх на окружающих. Кто же может оказать ему такую поддержку, кроме нас?

Не сбавляя тона, я добавил:

— Один петух сказал: «Если я не крикну на рассвете, то не рассветет». Вы подобны ему…

Хан вдруг поднял голову и прервал меня:

— Господин полковник… Не надо меня избивать плетью… Я ваш человек. Я поклялся на священном

Коране. В тот день, когда я изменю своей клятве и сделаю неверный шаг, пустите мне пулю в лоб. Я не стану жаловаться. Но, умоляю вас, не избивайте меня!

К горлу хана подступил комок, на глаза навернулись слезы. А я мысленно улыбнулся. И было отчего! Передо мной — властелин целой страны. Тысячи отчаянных головорезов ждут одного его слова. Достаточно ему сейчас кликнуть любого из своих нукеров и приказать ему: «Свяжите этого человека. Бросьте в бездонный колодец!»— и в несколько минут от полковника Форстера пе останется и следа. А хан не только не смеет отдать такой приказ, а даже свое достоинство соблюсти не может, сидит съежившись, как жалкий преступник. И раньше мне приходилось иметь дело с такими вот дерзкими ханами и беками. Каждый сперва угрожает, а потом начинает просить и молить. И ни один не посмеет поднять голову и прямо взглянуть в глаза. Это потому, что они знают, с кем имеют дело. Что перед ними не просто Форстер. Что перед ними — вся непобедимая мощь Великобритании! Когда они слышат мой голос, их слух наполняется громом тяжелых орудий, и этот гром вгоняет их в страх.

В подобные моменты меня охватывало блаженное чувство восхищения своей родиной, ее силой, ее величием. Я не просто Форстер. Я — полковник Форстер, официальный представитель Великой Британии!

Но теперь я чувствовал какую-то тяжесть. Казалось, белые стены кибитки тесно обступили меня, давят со всех сторон. Это не случайно: поведение хана раздражало, приводило в ярость. Слеп, как крот. Ничего не видит дальше носков своих сапог. Знает одно: нагайку. Единственная его сила — сабля. И с такими ничтожествами мы должны предотвратить надвигающееся бедствие, высоко держать старое славное знамя Великобритании!

Исполнимо ли это? Сможем ли мы поднять такое бремя!

Вот мы покинули и Хиву. Идем среди бесконечных барханов. Куда ни глянешь — песок. Справа песок, слева песок. Словно вся вселенная состоит из сыпучих песков. Ни начала им, ни конца! Идем и днем и ночью. А оглянешься — как будто мы еще в начале пути. Все те же барханы, все те же песчаные холмы. Однообразный, суровый пейзаж подавляет. По временам, не выдержав тоскливого однообразия, слезешь с коня и идешь пешком. Собрав все свои силы, стремишься вперед. А зыбучий песок плывет назад, сковывает, камнем тянет к земле. Шаги твои становятся короче, тело — слабее. И не успеешь опомниться, как, тяжело дыша, опускаешься на колени. О боже! Какая страшная сила. Не придумать более опасного испытания для человека…

Капитан Кирсанов, видимо, догадался, о чем я думаю. Он подъехал ко мне, кивнул, указывая на северо-запад:

— Как бы погода опять не испортилась…

Я тоже посмотрел в ту сторону, но ничего особенного не заметил. «Капитан, видно, тоже затосковал», — подумал я и, чтобы поддержать разговор, сказал:

— Пожалуй, даже неплохо, если она переменится.

Дымя папиросой, капитан усмехнулся:

— Все еще не сыты переменами?

Я обернулся к нему:

— Разве можно ими насытиться?

— О вас не скажу, а я сам — не могу, — ответил капитан. — В них, по-моему, весь смысл жизни. Больше всего на свете ненавижу застой.

— Наши вкусы сходятся. Я, например, тоже не могу долго задерживаться на одном месте. Если время от времени не меняю места жительства, мне начинает казаться, что сердце у меня заросло паутиной. Знаете почему?

— Вы, наверно, хотите сказать: такая уж у нас профессия — охота к переменам в кровь всосалась?

— Дело не в профессии.

— А в чем же?

— В нашем сердце… Мы — пленники своего сердца. Мы не знаем, чего оно хочет. Да, да… Если сейчас вас спросят: «Чего вам хочется?» — что вы ответите?

Кирсанов ничего не ответил, ограничился легкой улыбкой. Я знал его слабость. Поэтому, не дожидаясь, сам ответил за него:

— Вы хотите разбогатеть. Построить себе дворец, держать толпу слуг, лакеев в ливрее, и жить, не зная забот. Верно?

— Вы угадали, господин полковник… По правде говоря, у меня сейчас нет других желаний.

— Почему — сейчас?

— Потому что со временем могут появиться другие желания.

— Ага… Вот в этом-то и дело, дорогой капитан! Непременно появятся! У меня нет оснований жаловаться на бедность. Моего состояния с избытком хватит до самой смерти. И жена моя из состоятельной семьи. Стоило только пожелать, и я мог бы жить спокойно в одном из таких городов, как, скажем, Дели, ничем себя не утруждать, беззаботно кутить в самых дорогих ресторанах. Но я не пошел на это. Поехал в Туркестан. И поехал охотно! Почему? Причина: веление сердца. У меня возникло желание схватиться один на один с большевиками, еще раз проверить свои способности и уменье. Сами видите, сколько я вытерпел ради этого мучений! Уезжая из Мешхеда, я лелеял в душе тысячи желаний, тысячи планов. А теперь у меня осталось одно-единственное желание. Знаете какое?

— Поскорее добраться до Асхабада!

— Браво! Вы угадали: поскорее добраться до Асхабада. Благополучно вырваться из этого пекла. Поверьте: я много пережил на своем веку. Но до сих пор не раздумывал по-настоящему о жизни и смерти. А на этот раз почему-то жизнь показалась мне очень сладкой. Почему бы это?

— Наверно, устали. Вот приедете в Асхабад, отдохнете, — пожалуй, ваши желания опять проснутся. Схватка с большевиками ведь только начинается?

Хоть я и уловил в голосе капитана некий намек, но ничего не ответил. Я знал, что он любит говорить экивоками, ставить словесные западни. Но сейчас он вправе был говорить таким тоном. Я действительно устал. Не просто устал — дошел до предела. Мне все опротивело. А главное — приходилось признаться, не сделано ничего, чем можно было бы гордиться. Я провел в Хиве несколько недель, трудился не покладая рук. Встречался с десятками людей, расставлял силки и капканы. А чего добился? Да ничего! Опять все те же распри, убийства, грабежи.

Надо прямо сказать — капитан Кирсанов в Хиве очень помог мне. До этого я считал его жадным, падким на деньги. Нет, оказывается, он совсем не такой. Он выполнил много важных для меня дел, многое раскрыл. Сведения, собранные им о Сеид-Абдулле и Джунаиде, дали мне возможность вплотную ознакомиться с обстановкой, правильно оценить ее. И просто как человек он оказался гораздо выше, чем я ожидал. Если бы не капитан, я, пожалуй, сидел бы сейчас в одной из ташкентских тюрем…