Хидыр Дерьяев - Судьба (книга первая)

Ниже скал через реку перекинулся мост. Множество дорог и тропинок сбегаются к нему, сливаются воедино и на другом берегу снова разбегаются в разные стороны. Одна из дорог, петляя между деревьями у большого арыка, поворачивает к аулу и тянется мимо длинного ряда кибиток, стоящих в заметном отдалении от остальных. Здесь живёт род Сухан-бая, богатейшего человека в ауле.

Вокруг кибиток — стога верблюжьей колючки. Сытые черноухие верблюды, исполненные презрительного достоинства, не торопясь, выбирают веточки повкуснее. Некоторые уже сыты. Они стоят изваяниями из рыжего камня, лениво жуют жвачку и равнодушными, отсутствующими глазами провожают с. высоты своего роста случайных прохожих.

Из кибиток, словно топот конских копыт, несётся дробный перестук. Это стучат тяжёлые гребни ковровщиц.

Одна кибитушка черна, неказиста и обтрёпана, как после разбойничьего набега. Но в ней живёт красавица Узук, дочь чабана Мурада и его жены Оразсолтан-эдже. Рослая и статная, с продолговатым лицом, сквозь пшеничную смуглость которого пробивается румянец шестнадцатой весны, Узук славится своим трудолюбием и ласковым, приветливым характером. Все женщины аула, и молодые и старые, а при случае и мужчины, в один голос хвалят прекрасные качества дочери Мурада-ага и пророчат ей счастливую жизнь. И только иные богачи презрительно фыркают: «Хороша роза, да растёт в навозе! Отец последний оборванец».

Мурад-ага и в самом деле очень беден. Нет у него ни братьев, ни близких родственников. Больше двадцати лет живёт он в роду Сухан-бая и пасёт его овец. Ни богатства, ни славы не нажил он за долгие годы, однако это не очень угнетает его, он не корыстен. Есть кусок хлеба для себя, сыты жена и дочь — и хвала аллаху. Бедность не убивает, хоть и радоваться не даёт.

Одна только большая забота мучит Мурада-ага — дочь выросла, стала редкой красавицей, а защитников у неё нет. Плохо одинокому цветку у проезжей дороги, чем ярче и ароматней он, тем хуже ему. Может и добрая рука сорвать его, а может и любой бродяга плешивый стоптать.

Крепко тревожат эти мысли старого чабана, настолько крепко, что он разговаривает сам с собою, прикидывая, как бы устроить судьбу дочери, чтобы она была счастлива, вздыхает, бормочет что-то себе под нос, покачивает головой, но от беготни козёл не становится джейраном, и от дум не проходит тревога Мурада-ага. Только аульные острословы посмеиваются над стариком: «Слышу — разговаривают. Зачем столько людей собралось? Подхожу ближе, а это один Мурад-ага сидит».

Думает Мурад-ага, прикидывает и так и сяк, и этак. Думает и Оразсолтан-эдже, знает она, какая забота грызёт мужа, и сама не меньше его озабочена судьбой дочери. А гребни стучат, стучат торопливо, бойко, словно меж их железными зубьями проходят не серые нити основы, а серые дни человеческой жизни, и гребни торопятся укрепить в них побольше пунцовых узелков радости.

Изумрудной травой и радужными цветами украшает весна чёрную землю, набрасывает новые халаты зелёного бархата на озябшие, голые ветки деревьев. Её неизменный спутник — ласковый, тёплый ветерок — чутко касается ожившей природы, и вслед ему благодарно кланяются цветы, посылая аромат своих приветствий, взволнованно и стыдливо, как молодые невесты перед свадьбой, шепчутся деревья.

Любуешься — и не можешь налюбоваться. Смотришь вокруг — и хочется увидеть ещё больше, вобрать в себя всю бескрайность цветущей земли, всю свежесть и многообразие её красок. И дышится глубоко, просторно, жадно; не дышишь, а пьёшь целительный бальзам — и с каждым глотком ощущаешь, как могучие силы вливаются в твою грудь, наполняют тебя до краёв, поднимают ввысь, будто орлиные крылья.

Хороша ты, весна! Хвала и слава тебе, добрая волшебница!

В один из чудесных весенних дней на холмике, посреди широкого луга, полыхающего алыми огнями маков, сидел парень Берды. Был он молод и беден. Но, как говорит пословица, бедность — молодцу не укор. Вокруг него живыми мячиками прыгали шаловливые ягнята, а он вдохновенно, как этого требовала пора весны, играл на камышовой свирели — тюйдуке.

Берды был влюблён, а все влюблённые — поэты. Время от времени он отнимал от губ тюйдук и напевал:

От избытка сил ягнята подпрыгивали вверх, разбегались в стороны и снова сталкивались маленькими курчавыми лбами. Вероятно, они казались себе сказочными силачами, способными повергнуть в прах всё сущее.

Берды не сердился на озорников — ягнята и есть ягнята, что с них возьмёшь, когда даже ему порой хочется бегать и прыгать — и кричать от избытка чувств. Он шёл за стадом и улыбался своим мыслям. Не сегодня-завтра Сухан Скупой соберёт доильщиков на весеннее кочевье. Вместе со всеми приедет и Узук. Целый год ждал он этого дня. Целый, невообразимо долгий год! Зато теперь он сможет вдоволь насмотреться на свою Узук. На её брови, глаза, губы, на её длинные косы и тонкие пальцы. Они нежные и сильные, пальцы любимой, очень приятно глядеть, как они ловко касаются овечьего вымени — и твёрдые струйки молока ударяют в ведёрко. А что случится с человеком, который осмелится взять Узук за руку? Наверное, он сразу растает от восторга, превратится в такую же невесомую белую пену, как в ведёрке с молоком…

Представив себе, как он превращается в молочную пену, Берды засмеялся. А если Узук действительно согласится стать его женой? От такой ослепительной мысли он даже зажмурился и не поверил ей. Это был предел его сокровенных мечтаний, за которым начиналось счастье. Огромное, невыносимое, оглушающее счастье.

А почему бы и не быть такому? Мурад-ага относится к своему помощнику очень доброжелательно,

Оразсолтан-эдже всегда принимает услужливого подпаска, как родного. Он молод и пригож собой — почему Узук-джан должна думать о нём плохо? Четвёртый год он пасёт овец Сухана Скупого, и всё, что причитается ему за работу, целёхонько, потому что он не брал у бая ничего. Через два года Узук будет на выданье, а у него скопится шестилетний заработок. Тогда он придёт к Мураду-ага и скажет: «Возьмите всё это, Мурад-ага. Я ещё заработаю и ещё принесу вам. Мне некуда идти, я буду вам вместо сына, а вы отдайте мне Узук. Я её очень люблю и стану беречь больше самого дорогого сокровища. На неё пылинка не опустится и руки её не коснутся холодной воды. Вместе с нею мы будем любить и покоить вас и Оразсолтан-эдже, а вы станете нянчить внуков». Он скажет так и замолчит, скромно опустив глаза. А Мурад-ага погладит свою бородку, подумает и ответит: «Хорошо, сынок, я согласен. Бери Узук и ставь кибитку рядом со мной».