Хидыр Дерьяев - Судьба (книга вторая)

«В то время, когда ещё отец мой был молод, жила в нашем селе очень красивая молодуха. Всем взяла, а детей пет! Ну, вы знаете, если красивая женщина бесплодна, говорят, что при рождении её коснулась пери: кого пери коснётся, те не рожают.

Конечно, муж переживал. Свёкор со свекровью переживали. А что поделаешь? Сходили бы на святое место помолиться, попросить у аллаха милости, да не было у нас своего святого места.

Зато был один парень, Аман Беспутный звали его, друг моего отца. Давно у него глаза на эту молодуху горели, а как к ней подступиться, не мог придумать. Однако недаром говорят, что кривой кол надо вбивать кривой колотушкой: придумал Аман.

Рос возле оврага куст гребенчука, тот самый, что и поныне растёт. Гребенчук как гребенчук, ничего в нём особенного не было. Расти он поближе к селу, может быть, и нашёлся бы на него добрый человек с топором, а так — стоял себе да стоял, пока Аман Беспутный на него внимания не обратил. И что вы думаете сделал Аман? Он был хитрый парень и понимал, что иначе, как через святого, до молодухи не доберёшься. Поэтому он однажды ночью идёт к гребенчуку и к каждой его веточке привязывает тряпку. А потом начинает распространять слухи, якобы этот гребенчук обладает чудесным свойством помогать бесплодным женщинам. Будто бы несколько женщин из соседних сёл подержались за ветви гребенчука, прося ребёнка, и через положенное природой и аллахом время получили просимое. А после в благодарность и чтобы люди знали о святом месте повесили на гребенчуке тряпочки.

Конечно, нашлись умники — они всегда находятся, — которые поверили россказням Амана Беспутного. Дошли слухи и до свёкра со свекровью той молодухи, ради которой Аман всё это дело затеял. Водят, водят, а толку нет. Почему? Аман новый слух пускает: дескать, молодуха должна одна ходить к святому месту и тряпочки на гребенчук вешать.

Пришла молодуха одна. А Аман парень из себя был видный, красивый. Стал он помогать красавице завязывать тряпочки на ветках. Завязывал, завязывал — и узелок крепкий получился — затяжелела молодуха.

После такого «чуда» многие поверили в силу гребенчука. Старики стали догадываться, что этот куст, видимо, вырос на месте погребения праведника, и нарекли место святым, дувалом его обнесли. А кто святой? Аман Беспутный святой, потому что он чудо сотворил!»

Так смеялся шутник Баба-Зангар, а к «святому месту», как мухи на падаль, стали один за одним сползаться шихи. Популярность места при них однако не росла, так как шихи приходили уже изрядно потрёпанные жизнью и временем и, конечно, не могли при всём своём желании творить таких чудес, как Аман.

Это продолжалось до тех пор, пока не появился Хатам-ших, предки которого, как говорили, горели праведным огнём. Хатам-ших был молод и силён, и слава святого места при нём стала расти, как обильно поливаемое деревце. Особенно усердствовали в этом молодые женщины, желавшие иметь детей и почти всегда получавшие желаемое после паломничества к святому месту.

Однажды в ноги Хатам-шиха упала молодая жена старого бая. Ших помог и ей. Когда у бая родился сын, тот на радостях нарёк его Овлиякули, что значит «раб святого», и устроил на святом месте большой той. Он горячо благодарил Хатам-шиха за божие благословение, клялся ему в вечной признательности и смотрел на него голодными, тоскливыми глазами собаки, готовящейся укусить исподтишка.

Хатам-шиха предупредили, что бай догадывается, каким путём у него появился сын, и что вообще ходят нехорошие разговоры в сёлах, где дети матерей, побывавших на святом месте, удивительно похожи друг на друга. Не в меру ретивому служителю святого места доброжелатели советовали отречься. Однако здоровяк ших, налитый силой своих тридцати лет, только посмеивался и поводил могучими плечами, говоря, что всё в этом бренном мире — от аллаха.

Через несколько дней после тоя, Хатам-шиха вместе с женой зарезали. Отводя от себя подозрения в причастности к этому убийству, бай приказал воздвигнуть над могилой шиха и его жены мазар.

Долгое время «святое место» оставалось без служителя. Его-то и облюбовала пронырливая Энекути, когда ишан Сеидахмед выгнал со своего подворья её и Габак-ходжама. Зная, как действуют на впечатлительных женщин разные таинственные силы, она сразу же по приезде начала рассказывать каждому встречному и поперечному о том, что Хатам-ших и его жена стали настоящими святыми: по ночам под куполом мазара горит огонь, а в ночь на пятницу из гробницы доносятся голоса и стоны святых.

Для вящей убедительности она, искушённая в различных проделках, с помощью которых ишан Сендахмед убеждал верующих в своей святости, велела Габакходжаму, которого она при посторонних именовала теперь Габак-ишаном, проделать в противоположных стенах мазара незаметные отверстия. К одному из отверстий она приспособила пустую бутылку, и с тех пор даже при самом незначительном ветерке из мазара доносились тихие вздохи и стоны. Женщины пугливо прислушивались, покачивали головами: «Вах, жалуется Хатам-ших, быть мне его жертвой, сетует на свою насильственную смерть».

Количество паломников, ищущих утешения и совета, увеличилось, а так как никто не приходил с пустыми руками, заметно возросли и доходы «святого места». Каждый четверг с утра начинала скрипеть калитка дувала, которым был обнесён мазар, и дворик наполнялся хворыми телом и духом. Часть их, наиболее старшая по возрасту, собиралась вокруг Габак-шиха послушать о борьбе аллаха с дьяволом, о том, как пророк победил шайтана, о богоугодных деяниях праведников. Женщины помоложе обычно собирались отдельной группой и сплетничали о своих делах. Некоторые просто так бродили по двору, ожидая, когда Габак-ших начнёт раздавать дога-амулеты от болезней. Таких амулетов Габак каждый четверг раздавал великое множество.

Вместе с другими женщинами ходила к «святому месту» и Узук. Уже много времени прошло с тех пор, как она стала второй женой Аманмурада. Сейчас Аманмурад собирается привести в дом третью жену, но Узук вес безразлично, пусть хоть пятерых приводит! Время притупило её душевную боль, но не примирило с мужем: чем меньше она его видела, тем спокойнее чувствовала себя.

Впрочем, сказать так было бы не совсем справедливо. С тех пор, как дайханин Торлы вытащил её из Мур-габа, она ходила какая-то опустошённая, равнодушная ко всему. Бурные волны ночной реки вылизали из её сердца все чувства, кроме испуганной, придавленной ненависти к Аманмураду и ко всему роду Бекмурад-бая. Она не знала, зачем она живёт на свете, не понимала, чему радуются люди.

Бекмурад-бай сдержал своё чёрное слово: он сделал для неё мир тюрьмой, а жизнь — сплошной пыткой. Но так было, пока Узук могла чувствовать, пока последняя капля не переполнила чашу терпения и не привела молодую женщину к мысли о самоубийстве. Самоубийство не удалось, но пришло равнодушие к жизни. Такое равнодушие, когда вся сущность бытия замыкается внутри человека, как за толстой крепостной стеной.