Хидыр Дерьяев - Судьба (книга четвёртая)

— Умные твои слова, Аманмурад. Аллах велик, всемогущ и щедр. Но если большевики сумели скинуть царя и взять в свои руки управление таким огромным краем, неужто они не властны и над достоянием человека?

— Не властны!

— А они не хотят этого понимать. Взяли землю у баев, взяли царское поместье, в Байрам-Али, отдали всё это беднякам. Разве отданное — не достояние? Нет, Аманмурад, власть — от бога, как говорит мулла, против власти идти — в один день шею сломать можно.

— Лучше один день побыть инером, чем целый год — ишаком.

— Справедливо. Да только и вьюк у инера побольше ишачьего, ссадин побольше.

— Что ж, по-твоему, надо сидеть и облизываться, пока твой плов жрут?

— По-моему, нет смысла ломать зубы на скорлупе, добираясь до ядрышка: может, орех червивый или вообще пустой.

— Не думал я, что ты так заговоришь, Торлы-хан! Другого ожидал от тебя. Или переметнуться задумал? С повинной идти? Иди, иди, по тебе давно тюрьма скучает, да только не надейся, что село опять пойдёт с по-ручательством тебя вызволять.

— Да нет, не надеюсь. Один раз побывал в тюрьме— хватит, для праведных у аллаха мест много.

— Где они, места эти? Муллы и ишаны кричат, что непристойно жить там, где власти порочат ислам и аллаха.

— Что я отвечу тебе на это, Аманмурад? Конь спотыкается на скаку, бык — в ярме. Может, у властей и есть какие-нибудь нелады с исламом, но я этого, честно говорю, не видел: никто из приходящих в мой дом не порочил аллаха.

— Тебе должно быть известно, чем занимаются Черкез-ишан и его люди.

— А чем они занимаются? Грамоте людей учат. Что в этом зазорного?

— Они закрывают духовные школы и на их месте открывают советские школы — вот они чем занимаются! Они хотят испортить наших детей, оставить их без религии. Это хорошо, по-твоему?

— Эх, Аманмурад, как говорится, кто убил собаку, тому её и волочить. От старых людей слыхал, что было время, когда туркмены каменным богам Лату и Минату поклонялись. Нынешнюю религию нам арабы принесли, предки Черкез-ишана. Так что кнут для сшибания феников — в их руках, наше дело — упавшие плоды подбирать.

— Даже если феники подпорчены?

— Что поделать, будем и подпорченные собирать.

— Хей, Торлы-хан, что-то очень уж спокойно ты говоришь об этом!

— Кричать стану — что-нибудь изменится?

— Смотри… Ты не из тех джигитов, которые не знают, где у сабли рукоять, а где острие. Мне твой характер известен и твои дела, ты меня хорошо изучил. Или плохо ещё знаешь, на что я способен?

— Думаю, что немножко знаю. Не понять только, куда ты клонишь. Угрожаешь, что ли? А за что мне угрожать? Да и не из пугливых я.

— Знаю! Потому и ценю твою дружбу. А ты мою, кажется, ни в грош не ставишь. Ну да ладно, каждому видней, из какого кувшина пить. Лично я, Торлы, хочу сделать одно дело. Душно мне в этих краях, воздуха мне не хватает. Хочу перебраться окончательно на ту сторону границы. Там за го, что ты торгуешь, никто на твою курицу не шикнет — торгуй на здоровье. А коли придёт охота старое вспомнить, тоже, пожалуйста, — иди к контрабандистам, предлагай им свой товар, бери ихний товар — и спи себе спокойно. Что скажешь на это?

— Для разговора слов много, да пользы от них мало. Сказано: «Чем быть шахом в Мисре, лучше быть нищим в Кенгане [13] Миср, Мусур — Египет, Кенган — Ханаан, Палестина. ». Не у каждого хватит сил покинуть землю, в которую впиталась кровь от его пуповины.

— Да, для этого нужно иметь мужество, ты прав. Но я тоже не завтра уеду, покручусь ещё возле Мерва. Ведь если я не перережу глотку этой шлюхе, не смогу с аппетитом есть у самого полного сачака.

— Оставь ты её, Аманмурад. Всё равно уходишь отсюда, пусть она живёт как знает.

— Не говори: «пусть живёт», говори: «пусть не живёт!» По сёлам ездит, аульных женщин портит, достойным людям печень язвит. Можно ли такую ядовитую змею живой оставить? Пытался подстеречь её в аулах, да пока не сумел — думаю, местные вертихвостки ей способствуют, покрывают своими подолами. Ничего, я им всем подолы задеру! Не уеду отсюда, пока её могила не проглотит, понял?!

— Я поехала в аул Хомат есира, — сказала Узук.

— Что там случилось? — осведомился Сергей.

— Дед один вторую жену в дом привёл.

— С её согласия?

— Сомневаюсь. Говорят, молоденькая совсем, с какой стати она второй женой к старику пойдёт.

— Отбивать будешь?

— Обязательно увезу, даже если она и возражать станет.

— Аул дальний, возьми хотя бы одного милиционера с собой, — посоветовал Сергей.

— В первый раз, что ли! — отмахнулась Узук.

— В первый, не в первый, а возьми. Волка этого косоглазого видели на днях за Мургабом.

— Ладно, я Абадангозель прихвачу.

— Напрасно рискуешь, Узукджемал.

— Это не риск, Ярошенко, это тонкий расчёт, — улыбнулась Узук.

— Да ну! — искусственно удивился Сергей.

— Не веришь?

— Хотелось бы поверить, да недосуг.

— Зря смеёшься. У нас говорят: «От сильного и тень — опора». Если я с милицейским конвоем стану по аулам ездить, ни одна женщина веры мне не даст.

— А одной — верят?

— Верят. Им-то известно, какие опасности меня подстерегают, а я — не боюсь одна ходить, значит, сила за мной и правда за мной, значит, и они при желании смогут получить такую же силу и правду. Потому и верят.

— Дипломат, однако! — уважительно сказал Сергей. — У тебя хоть пистолет в порядке, дипломат?

— Вот он, — Узук показала браунинг.

— Фью! — свистнул Сергей. — Не пойдёт. Это для слабонервных, а на бандитов что-то посущественнее надо иметь. На-ка вот кольт. Лучше бы, конечно, наган, но у него пружина тугая, твоим пальчикам с ней не справиться. Может, всё-таки, дать тебе сопровождающего?

Узук затрясла головой.

— И не подумаю! Хватит с меня этого арсенала!

— Добре, езжай, — благословил Сергей, — по ночи только не возвращайся, лучше заночуйте в ауле, если задержитесь.

Работа Узук в женотделе была далеко не лёгкой. Несмотря на официальное запрещение калыма, он продолжал существовать и в явной и в тайной формах. Несколько проще было вмешиваться, когда продавали несовершеннолетнюю девочку, либо силой ломая сопротивление несогласной на замужество. В этих случаях противником выступала только мужская сторона, иногда — старухи.

Намного сложнее обстояло дело с многожёнством. Ликвидировать его было попросту невозможно. Не скажешь ведь одной из жён: «Разведись со своим мужем», если у неё дети? Другая, может, и ушла бы, да к хозяйству привыкла, позора боится. Короче, помогали лишь тем, которые сами обращались за помощью. А впредь старались пресекать случаи двоежёнства, хотя и это удавалось не всегда. Ещё в прежние времена не слишком большой гласности придавали факт прихода в дом второй жены, старались сделать это потише, понезаметнее. Теперь же это вообще стало совершаться тайком — вдвоём или втроём ночью ехали за невестой, этой же ночью происходил свадебный обряд. Но Узук, обзаведшейся активом почти во всех окрестных аулах, удавалось иной раз поспеть прямо к бракосочетанию. Как правило, спасённую девушку увозили в город, в интернат, поскольку в любом другом случае, — а такое по неопытности бывало на первых порах, — она всё равно становилась второй женой.