Василий Ардамацкий - Последний год

Бьюкенен прекратил хождение из угла в угол, сел за стол и сказал устало и примирительно:

— Если мы с вами спорим, бог мой, что же будет за столом больших переговоров?

Палеолог Принял руку примирения, обернулся от окна к Бью-кенену и сказал с улыбкой:

— Давайте верить, что в спорах родится истина…

— Хотелось бы… — кивнул Бьюкенен и, помолчав, продолжал — В просьбе Покровского мне видится хитрость — они хотят сегодня знать, что отводится России. А за этим надежда, не стали ли мы к концу войны щедрее к России?

— А если никакой хитрости нет? — Палеолог подошел к столу и опустился в кресло. — А есть только то, что сказал Покровский, — опасение, что русский ответ Вильсону в чем-то не совпадет с ответами союзников.

— Что значит «не совпадет», если есть подписанные на высшем уровне документы, которых никто не дезавуировал? Мы — англичане — свою подпись расцениваем как закон. А ссылка на возможность несовпадения — это и есть намек на то, что те документы могут быть дезавуированы.

Бьюкенен победоносно смотрел на своего французского коллегу — вот вам железная английская логика! Палеолог задумчиво поднял густые брови:

— Но в таком глобальном потрясении мира, как эта война, могут возникнуть и какие-то новые идеи, особенно когда наступает наконец ситуация мира и можно подсчитать, что положено каждым на алтарь войны. Не считаясь с этим, можно попасть впросак…

— Вы имеете в виду возможность сепаратного мира России с Германией? — спросил Бьюкенен, с трудом пряча злость на своего коллегу с его французским комплексом человечности.

— И это тоже… — кивнул Палеолог.

— Но разве русскому царю неважно, как он будет выглядеть тогда перед лицом своих союзников?

— Когда им столько брошено в костер войны, ему можно об этом и не думать.

— Мы — Англия — отказались бы это принять! — отрезал Бьюкенен, вороша бумаги на столе.

И опять они надолго замолчали. Палеолог, прикрыв глаза, думал о том, что он должен еще помнить и о широких симпатиях во Франции к России при одновременном прохладном отношении к англичанам. Не может не помнить об этом и его правительство… Бьюкенен же думал только об одном — под каким предлогом можно уклониться от выполнения просьбы русского министра… Не считаем возможным вмешиваться в столь высокое государственное дело… Нет, это неубедительно… Вот что надо! Мы плохо осведомлены и опасаемся ввести в заблуждение. Но запросы своим правительствам нами посланы, надо подождать ответы.

Эту мысль Бьюкенен и высказал. Палеолог облегченно согласился и тут же ушел…

Палеолог вернулся в свое посольство… От разговора с Бьюке-неном разболелась голова, и он решил, не появляясь в служебных помещениях, пройти в квартиру, принять таблеток и прилечь на часок.

Швейцар посольства — молодой стройный красавец, на которого неизменно обращали внимание гости посольства, — принимая шубу, поздравил посла с хорошим днем русской зимы. Палеолог слепо посмотрел на него — о чем это он? — и не ответил, только улыбнулся дежурно и, устало сутулясь, направился к лестнице. Скорей бы прилечь, забыть хоть на час всю эту бесконечную кутерьму. Поднимаясь по устланной мягким ковром лестнице, он уже начал расстегивать пуговицы тесного жилета, как увидел явно поджидавшего его вверху советника Поля Ратье — коротенького, с округлым брюшком, с аккуратными стрелочками усов под орлиным носом. Он издали показывал ему какую-то бумажку и от нетерпения переступал с ноги на ногу. Этого человека, связанного с французской разведкой Сюрте Женераль, Палеолог любил за веселый нрав и уважал за умелую, полезную работу, шутя называл его — мои глаза и уши… Что же он там добыл?

Ратье не утерпел, спустился на несколько ступенек навстречу послу и отдал ему бумажку. Это было приготовленное им для отправки в Париж краткое донесение об убийстве Григория Распутина.

Палеолог два раза прочитал донесение и поднял взгляд на советника.

— Сенсация номер один, — сказал он тихо и, подумав, спросил — Не выдумка?

— Этот мой агент никогда ничего неточного не давал, — ответил Ратье; его круглое лицо сияло от удовольствия, что он преподносит послу потрясающую новость.

— Все-таки я проверю. Срочно автомобиль.

Головной боли как не бывало — Палеолог уже представил себе вечерний Париж, газетчиков, кричащих на его улицах эту потрясающую новость…

Палеолог отправился в яхт-клуб, где рассчитывал повидать весьма осведомленных во всем лиц, — там в это обеденное время мог быть и великий князь Николай Михайлович… Вздымая снег, автомобиль мчался по набережной. Палеолог не без злорадства подумал: знает ли эту новость его английский коллега? Какое у него было бы лицо, если бы эту новость он узнал от него?..

В яхт-клубе Палеолог не пробыл и часа. Великий князь новость подтвердил, но подробностей еще не знал и он…

Теперь в английское посольство!.. Увы, Бьюкенен новость знал и разговор о ней повел в своей так ненавистной Палеологу поучительной манере…

— Мы обязаны осмыслить, что означает сие для наших с вами интересов, — с места в карьер предложил английский посол.

— Россия вернулась во времена Борджиа… Повторение пира в Имола… — задумчиво отозвался Палеолог, которому хотелось по играть этой новостью…

Бьюкенен удивленно и осудительно посмотрел на коллегу:

— Англию интересуют политические последствия.

— Русское общество будет ликовать… И не только русское, — убежденно ответил Палеолог.

— И царица тоже? И царь? — с сарказмом спросил Бьюкенен. Устремив встревоженный взгляд в пространство, продолжал, чеканя слова — То, что вы поименовали сенсацией номер один, учитывая все обстоятельства, может вызвать опасный взрыв, и мы должны сделать все мыслимое и немыслимое, чтобы предотвратить этот взрыв, который может привести к немедленному выходу России из войны. Вы только представьте на минуту, что сейчас происходит в Царском Селе! — Бьюкенен смотрел на Палеолога с таким выражением лица, будто кричал ему: «Ну возьмитесь же наконец за ум, отбросьте свое французское легкомыслие!»

Палеолог этот крик услышал — выдержан взгляд Быокенеиа, сказал твердо, с достоинством:

— Распутин есть Распутин, а Россия есть Россия, отождествлять эти понятия неосторожно и опасно…

Бьюкенен готов был взорваться, но сказал сухо:

— Давайте каждый подумаем и завтра встретимся…

Так во второй раз за день они расстались, весьма недовольные друг другом.

30 декабря 1916 года Распутин был убит. Вот что записал об этом в своем дневнике Бьюкенен:

«Утром 30 декабря Петроград был взволнован известием о его убийстве. Тремя главными действующими лицами в этой исторической драме были князь Феликс Юсупов, Пуришкевич (быв-*ший реакционер, нападавший на Распутина при открытии сессии Думы) и великий князь Дмитрий Павлович. Роль последнего была чисто пассивной, и его присутствие означало, по-видимому, его одобрение тому, что они все трое считали законной смертной казнью. Распутин, к которому была приставлена специальная полицейская охрана, по-видимому, предчувствовал опасность, и князю Феликсу, приехавшему за ним в своем автомобиле, стоило некоторого труда убедить его приехать к нему на ужин во дворец Юсуповых. Здесь его ждал ужин, напоминающий пиры Борджиа с отравленными пирожками и вином. Распутин отведал и тех и другого, но без всякого вреда для себя. Напрасно прождав действие яда, князь встал и, извинившись, поднялся по винтовой лестнице в комнату в верхнем этаже, где ожидали великий князь, Пуришкевич и доктор. Взяв у великого князя револьвер, он спустился обратно к Распутину, и, когда последний рассматривал старинное хрустальное распятье на одной из стен, он выстрелил в него сзади в левое плечо. Услышав выстрел, трое остальных участников спустились вниз, и доктор констатировал начало предсмертной агонии. Затем они удалились, чтобы сделать приготовление к удалению тела. Но Распутин не был убит. Поднявшись и отбросив князя Феликса, когда последний по возвращении из столовой наклонился над ним, он выбежал через коридор во двор. Здесь его окончательно добил выстрелами Пуришкевич. Тело было отвезено на автомобиле на Крестовский остров и сброшено в Неву через прорубь. Благодаря кровавым пятнам, оставшимся на снегу, оно было найдено на следующее утро. Через несколько дней Распутин был погребен в Царском Селе в присутствии императора и императрицы, митрополита Питирима и Протопопова».