Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга первая)

Когда закончилась торжественно-официальная часть, мы пригласили гостей отведать угощения, приготовленного бойцами отряда совместно с дайханами Ходжамбаса. Кошмы застлали в тени густых карагачей, у арыка, протекавшего около крепости. Неподалеку дымились костры под казанами с пловом, шурпой, женщины вынимали свежеиспеченный чурек из тамдыров, парни разносили чай, фрукты, сладости. Многие дайхане, из тех, что помоложе, вместе с красноармейцами и матросами участвовали в этой коллективной дружеской трапезе. Появились бахши, зазвенели дутары, гиджаки, бубны; песни полились над поляной, над деревьями, над зубцами старой крепости…

Отведав угощения, представитель командования пригласил меня с комиссаром на пароход. Сначала поговорили о делах, потом в кают-компанию пришли капитан с судовым механиком и фельдшером.

— Прошу теперь вкусить нашего хлеба-соли! — после взаимных приветствий произнес капитан — плечистый, рыжебородый мужчина из казаков-уральцев, которых царь за строптивый нрав выселил на границу с Хивой. Мы хотели было отказаться, но два матроса и кок в белом фартуке и колпаке уже появились в дверях, принялись уставлять стол ароматными кушаньями, многие из которых мне были неизвестны по названию. Тем временем фельдшер, толстенький и лысый, в очках, сбегал куда-то и пришел с объемистой флягой, металлической, обшитой брезентом.

— Товарищи командиры, — затараторил он, сверкая золотым зубом. — Уважаемые гости… По случаю торжества-с… полагается пропустить по единой!

— Что у тебя там? — покосился на флягу Серафим.

— Медицинский, неразбавленный… Все в лучшей форме-с!

Я переглянулся с представителем, тот с улыбкой развел руками: дескать, тут свои порядки… А радушный хозяин, густобородый капитан, уже распоряжался.

— Ну, за пролетариев всех стран! — первым поднял капитан серебряную чарку, полную до краев. Мы встали.

— За Красную Армию!

— За нашего Ильича!

Спирт обжег горло, оглушил в первый момент. Все потянулись к закуске. Серафим, видя мое замешательство, положил мне на тарелку изрядный кусок рыбы со студнем. Посреди стола лежал мягкий пшеничный хлеб, нарезанный крупными ломтями. Все так вкусно. И так хорошо в светлой каюте, среди друзей!

Но время летит. И мой верный друг, сидящий рядом, понял, что у меня на уме.

— Товарищи, — Серафим поднялся на ноги. — Прошу извинить меня и комбата Гельдыева. Нам придется вас покинуть. Сегодня у него, в родном Бешире, начинается свадьба, которую ждали много лет. Я надеюсь, — он глянул на представителя фронта, — ему будет позволено отлучиться на три дня? В гарнизоне я остаюсь за него, ручаюсь: все будет в порядке, слово коммуниста… — Представитель молча кивнул. — А я провожу, побываю на берегу.

Сообщение Иванихина было встречено с восторгом. Все принялись поздравлять меня, жали руки, Желали счастья. Фельдшер, конечно, предложил выпить за здоровье новобрачных, что и было сделано. Сам он опять убежал куда-то и вскоре вернулся с небольшой сумкой, в которой оказалась бутылочка из прочного стекла со стеклянной пробкой. Медик принялся переливать в эту бутылку содержимое своей фляги, приговаривая:

— На свадьбе да чтоб не выпить? Не-ет-с! Знаю: не полагается, закон такой… Но добрый обычай отчего и не перенять, а? — он лукаво оглядел всех сквозь очки, протянул мне полную бутылочку: — Возьми, товарищ Гельдыев, наш флотский подарок на твою счастливую свадьбу! Да и нас, грешных, помяни в веселый час!

Все зааплодировали, я поблагодарил радушных хозяев, стал прощаться. С Иванихина взяли клятвенное обещание, что он вернется, как только проводит меня в путь.

На берегу шел пир горой. Матросы принесли с парохода гармонь, балалайку, деревянные ложки. В одном месте хором пели солдатские песни, в другом — плясали с присвистом «Яблочко», потешая невиданным зрелищем дайхан, особенно ребятишек.

Восемь бойцов, заранее назначенных сопровождать меня, завидя нас с комиссаром, отправились седлать коней. С нами ехал также Сапар.

Я попросил Иванихина отправить с пароходом записку в Керки, доктору Егорычеву: пусть, если сможет, наведается в Бешир, свадьба ведь не на день, очень уж просили мать и Донди привезти «мудрого урус-табиба». Серафим пообещал сделать это. Мы долго трясли друг другу руки на прощанье. Поехали. Комиссар стоял и махал нам вслед фуражкой, пока мы не скрылись за поворотом дороги.

…Только поздним вечером по берегу Аму добрались до Бешира. Как и было условлено, нас поджидал Ишбай с двумя местными парнями. Завидев нашу группу, они сейчас же ударили каблуками по ребрам лошадей и ускакали с криком: «Едут!».

Над аулом стояло зарево костров, было тихо, только слышалась приглушенная песня бахши, будто он пробовал голос. Но всадники своими возгласами сразу спугнули тишину. «Едут!» — послышалось в разных концах аула. Тотчас ярко вспыхнули костры, в них кинули, заранее приготовленные вязанки хвороста и сухой, колючки. Песня бахши умолкла — и секунду спустя зазвучала с утроенной силой. Потом загремели бубны, тонко, пронзительно запели туйдуки. Собаки всюду подняли лай, люди загомонили. При свете костров откуда-то сбоку показалась ватага празднично наряженных всадников на копях, на ослах. Это — сопровождающие жениха.

— Ах-хов, Нобат! Благополучным да будет твое прибытие! Живи долго! Изобилия тебе в доме! Детишек кучу! — на разные голоса закричали они. Пропустили нас вперед, пристроились сзади, оглашая вечерний воздух приветственными криками.

Вот и дом, вокруг него горят высокие костры, в колышащемся свете, которых видно множество людей. Толпа женщин в пестрых платьях. Веселые, смеющиеся, они преграждают нам дорогу, хватаются за узлу моего копя:

— Выкуп! На счастье! Не пустим, пока не откупишься!

И это я предвидел, потому запасся мелочью — серебряной и медной монетой разного достоинства, лишь бы звенела. Раскрыл седельную сумку и стал горстями сыпать деньги прямо на борыки хохочущих женщин. Те ловили монеты. Нас пропустили.

Калитка родного дома — настежь. Мы останавливаемся, сходим с коней, их тотчас уводят юноши, прислуживающие на тое.

Торжественная минута… Все вокруг смолкают. Я первый ступаю в калитку, за мной товарищи, они остаются тут же. Рядом с мазанкой — белая юрта, хорошо заметная, при свете костров. Юрта новобрачных… Невесту не было нужды привозить в кеджебе на белой верблюдице, в сопровождении свадебного кортежа. Она выросла в этой семье и ждет меня. Только наутро я и Донди покажемся гостям.

……Два тоя в один и тот же день! Он навеки останется у меня в памяти — день, когда завершился долгий, трудный путь. Он вел меня к осуществлению мечты, к любви, к счастью. Путь прямой, верный.