Ричард Хилдрет - Белый раб

Чтобы увидеть эти перемены, мне достаточно было пройти несколько миль. Весна вступила в свои права, и всё кругом уже зеленело и радовало глаз свежестью и красотою. Тщательно обработанные поля, множество огороженных участков, прекрасные фермы, всё чаще попадавшиеся по пути, живописные деревни и шумные города, хорошие проезжие дороги, по которым двигались многочисленные путники и повозки, — все эти признаки достатка и благоденствия говорили о том, что передо мной страна, где труд в почёте и где каждый работает на себя. Приятно и радостно было смотреть на всю эту картину, которая так отличалась от виденного мной в начале моего пути. Там я шёл по скверной, заброшенной дороге, сквозь огромные, однообразные, никому не нужные леса, по запущенным полям, поросшим сорной травой и репейником, или по землям, которые подневольная обработка, неумелая и небрежная, обрекала на запустение. Изредка попадались жалкого вида дома, на расстоянии миль в пятьдесят друг от друга — нищенские, полуразрушенные посёлки, с неизменным зданием суда, двумя-тремя лавчонками и толпой праздношатающихся у дверей таверны, но без малейшего признака усердия или стремления улучшить условия своей жизни.

Я жаждал увидеть Филадельфию. В то же время я опасался, чтобы этот город, расположенный так близко от границы рабовладельческих штатов, не оказался отравленным их тлетворным духом: ведь хорошо известно, что самыми неприятными болезнями легче всего заразиться. Поэтому я решил не заезжать в Филадельфию и возможно скорее попасть в Нью-Йорк. Переправившись через величественные воды Гудзона, я оказался на его улицах. Впервые в моей жизни я видел город, настоящий город. Глядя на огромную гавань, заполненную судами, на эти длинные ряды складов, бесчисленные улицы, роскошные магазины и весь этот кипящий жизнью человеческий муравейник, я был поражён и восхищён при мысли о вершинах, которых может достигнуть искусство и усердие человека. Мне приходилось слышать обо всём этом, но чтобы знать, что это такое, нужно было видеть всё собственными глазами.

В течение нескольких дней я только и делал, что бродил по городу, с ненасытным интересом приглядываясь к окружающему. Нью-Йорку в те времена было ещё очень далеко до того, чем он стал впоследствии. Существовавшие в те годы ограничения в области торговли сковывали деловую жизнь города и не давали ему расти. Но мне, при моей деревенской неопытности, город казался неимоверно большим, а шум телег и экипажей на мостовой и многочисленность людских толп на тротуарах превосходили все мои представления о бурном движении в большом городе.

Я находился в Нью-Йорке уже около недели. Однажды утром я остановился возле газона перед прекрасным, облицованным белым мрамором зданием. Один из прохожих пояснил мне, что это здание муниципалитета. Внезапно кто-то грубо схватил меня за руку. Я обернулся и, к ужасу своему, узнал генерала Картера — человека, который в Южной Каролине считался моим хозяином, но который в стране, с гордостью носившей название «свободных штатов», как будто бы не должен был иметь на меня никаких прав.

Пусть никто, однако, не поддаётся обману, когда при нём произносят эти полные лжи слова: «свободные штаты». Это название северных штатов не имеет под собой никакого основания. Есть ли у этих штатов право именоваться свободными, после того как они заключили с южными рабовладельцами соглашение, обязывающее их возвращать этим насильникам каждого несчастного беглого раба, который найдёт себе приют на их территории? [28] Первый закон о беглых рабах был принят в 1793 году. Согласно этому закону, рабовладельцы требовали, чтобы каждый штат, в пределах которого окажется беглый раб, возвращал его владельцу. Аналогичный закон был принят в 1850 году. Почтенные граждане свободных штатов сами не владеют рабами — о, разумеется, нет! Рабство, по их словам, — это чудовищная жестокость! У них нет рабов, и они довольствуются ролью сыщиков и полицейских, помогающих рабовладельцам.

Мой хозяин — оказывается ведь, что и в свободном городе Нью-Йорке я должен был по-прежнему называть его так, — мой хозяин крепко держал меня за руку, а сопровождавший его приятель — за другую. Они называли меня по имени, а я, совершенно растерявшись от неожиданности, даже не сообразил, как с моей стороны глупо на него откликаться. Вокруг нас начал собираться народ. Когда в толпе узнали, что меня задержали как беглого раба, кое-кто стал возмущаться тем, что таким оскорблениям подвергают белого человека. Они, видно, были убеждены, что учинять такое насилие над неграми закон позволяет. Да, тирания настолько изобретательна, что в сети её попадаются даже люди, мнящие себя свободными, и нет такого предрассудка, порождённого, как и все предрассудки, невежеством и самодовольством, которого бы они не сумели обернуть в свою пользу.

Хотя некоторые из присутствующих и не скупились на сильные выражения, всё же никто из них не сделал попытки освободить меня, и меня поволокли к тому самому зданию муниципалитета, которым я так недавно восхищался. Меня провели прямо на суд. Мне задали там разные вопросы, на которые я ответил. Произнесли присягу и составили какие-то акты. Я не успел ещё прийти в себя от потрясения, вызванного арестом; ведь все эти судьи и констебли представляли грозную опасность для такого неискушённого человека, как я. Я даже толком не мог разобрать, что там делалось и что говорилось. Насколько я всё же припоминаю, судья отказался вынести какое-либо решение и постановил только, чтобы я был помещён в тюрьму и оставался там до тех пор, пока дело обо мне не будет передано в какую-то другую судебную инстанцию.

Приказ об аресте был подписан. Ко мне подошёл констебль, на которого была возложена обязанность препроводить меня в тюрьму. Зал был переполнен людьми, которые проникли сюда с улицы вслед за нами. Когда мы вышли, вокруг нас сразу же снова собралась толпа. По выражению их лиц и по возгласам, доносившимся до нас с разных сторон, я мог думать, что, если я сделаю попытку бежать, эти люди несомненно одобрят мой побег. В первые минуты я очень покорно подчинился своему конвоиру. Но, пройдя несколько шагов, я вырвался от него и кинулся в толпу, которая расступилась и пропустила меня. Я слышал позади себя крики и шум, но в одно мгновение перепрыгнул ограду и, перебежав одну из ближайших улиц, сразу же повернул в какой-то узкий и извилистый переулок.

Прохожие глядели на меня с удивлением. Послышались даже крики: «Держи вора…» Кто-то пытался остановить меня, но я сворачивал с одной улицы в другую и, увидев наконец, что никто уже не преследует меня, обыкновенным шагом спокойно пошёл дальше.