Ричард Хилдрет - Белый раб

Не законам, существующим в Нью-Йорке, а лишь доброте обитателей этого города обязан я тем, что мне удалось вырваться на свободу. Законодатели под влиянием корысти и себялюбия часто идут по ложному пути, но непосредственные и бескорыстные чувства народа почти никогда не ошибаются.

Случается, правда, что ловкие и хитроумные подстрекательства наёмных друзей и продажных защитников угнетения, которые, заодно с ворами и мошенниками большого города, заинтересованы в создании беспорядков, толкают время от времени людей молодых, невежественных, безрассудных и развращённых на акты насилия, совершаемые в угоду тиранам. Однако человеку присуща любовь к свободе, и пламя этой любви в душе невежд и людей недалёких горит не менее ярко, чем в сердцах мудрецов и героев, если только его не тушат предрассудки, дурные влияния и низменные страсти.

Когда я до этого бродил по Нью-Йорку, я случайно наткнулся на дорогу, ведущую на север, и теперь пошёл в этом направлении, решив отряхнуть с ног моих прах города, в котором я чуть было снова не был возвращён в прежнее, бедственное положение раба.

Весь этот день я провёл в пути, а ночью хозяин таверны, где я остановился, сообщил мне, что я нахожусь в штате Коннектикут. В течение нескольких дней я шёл по живописной местности, среди гор, каких мне ещё не приходилось видеть. Строгая и величественная красота этого ландшафта, высокие голые скалы и зубчатые вершины составляли красивый контраст с превосходно возделанными полями долин и с усердием их обитателей, которое чувствовалось повсюду. Всё кругом говорило о благосостоянии и трудолюбии. Там, где руки человека свободны, никакие гранитные скалы не могут служить помехой его труду. Став свободным, человек научается извлекать пользу и прибыль из самой бесплодной и неблагодарной почвы.

Мне было известно, что Бостон — самый большой морской порт в Новой Англии. Туда-то я и направлял свои шаги, решив покинуть эту страну, как бы хороша она ни была, — ведь законы её не хотели признать моего права на свободу.

По мере приближения к городу местность становилась всё менее живописной, но зато поля были здесь лучше возделаны, дома, которых так много было вдоль дороги, — красивее; казалось, что это не окрестности города, а всё новые и новые деревни. Самый город, раскинувшийся на холмах и видный издалека, величественно завершал собою пейзаж.

Перейдя по мосту через широкую реку, я вступил в город. Но я нигде не останавливался: слишком дорога была мне свобода, чтобы рисковать ею из-за праздного любопытства. В Нью-Йорке уличная толпа освободила меня — в Бостоне же, может быть, та же уличная толпа захочет ещё раз обратить меня в рабство… Так быстро, как только было возможно, я пробирался по узким и извилистым улицам к порту. В доках скопилось много выбывших из строя судов, которые разрушались и гнили. Наконец мне всё-таки удалось найти корабль, который уходил в Бордо. Я предложил свои услуги в качестве матроса. Капитан задал мне несколько вопросов и от души посмеялся над моим простоватым видом и деревенским невежеством. В конце концов он согласился принять меня за половинную плату. Он заплатил мне за месяц вперёд, а второй помощник капитана, красивый молодой человек, который с явным сочувствием отнёсся к моей растерянности и робости, отправился со мной в город и помог мне купить одежду, необходимую для путешествия.

Через несколько дней погрузка закончилась, и корабль был готов к отплытию. Мы отвалили от пристани и начали лавировать между бесконечными островками и мысами бостонской гавани. Миновав крепость и мыс, мы спустили лоцмана и вскоре на всех парусах, подгоняемые попутным ветром, вышли в море.

Стоя на баке, я смотрел на землю. Сначала она ещё виднелась тоненькой полоской на горизонте, а потом и вовсе скрылась из виду. Цепи мои были сброшены, я чувствовал себя свободным. Я глядел на быстро удалявшийся берег, и грудь моя гордо вздымалась. С каким облегчением я дышал и вместе с тем сколько презрения уносил с собой!

Прощай, страна моя! — таковы были мысли, рождавшиеся во мне, и слова, готовые сорваться с моих уст… И какая страна!.. Страна, которая хвастает тем, что стала оплотом свободы и равенства, и в то же время держит огромную часть своего народа в самом нестерпимом и безнадёжном рабстве.

Протай, страна моя! Поистине, великой благодарностью обязан я тебе! Земля тирании и рабства, посылаю тебе моё последнее прости!

Привет вам, пенистые и бурные волны океана! Вы — символ свободы, вы рождены ею. Привет вам, теперь вы мне братья! Ведь и я наконец свободен, свободен, свободен!

Попутные ветры, благоприятствовавшие нам вначале, вскоре изменили нам. Разразилась буря. Нас окутал густой туман, ветер то и дело менял направление и швырял нас из стороны в сторону. На нашу долю выпало немало труда и страданий, но даже и они доставляли мне радость. Я трудился и страдал во имя собственного, а не чужого благополучия, и эта мысль придавала мне силу и мужество.

Старательно и с большим интересом изучал я новое для меня ремесло матроса. Вначале товарищи мои смеялись над моим неумением и неловкостью. Насмешкам и шуткам их не было конца. Однако, при всей их грубости и при всём недомыслии, они были добры и великодушны. В первую же неделю плавания у меня произошло столкновение с первым хвастуном на корабле. Я как следует его отхлестал, и после этого весь экипаж пришёл к заключению, что из меня выйдет толк.

Я был ловок и силён. Для меня стало вопросом чести делать всё, что делали другие, и притом делать не хуже других. Меня самого удивляло, как мало времени понадобилось мне на то, чтобы научиться безбоязненно карабкаться по снастям и реям. Все эти бесчисленные снасти, всё это множество морских терминов вначале повергало меня в полное смущение, но вскоре я хорошо освоился с ними. Ещё до того как мы успели пересечь океан, я уже умел не хуже любого другого крепить паруса, брать рифы и править рулём, и все в один голос твердили, что я рождён быть моряком.

Но я не довольствовался тем, что ставил паруса и справлялся со снастями, — я захотел изучить искусство навигации. Среди команды находился один образованный молодой человек; он поступил на корабль матросом, с тем чтобы, как это было принято у жителей Новой Англии, изучив морское дело, впоследствии командовать судном. У него имелись книги и инструменты, и так как это было не первое его плавание, он уже недурно разбирался в них и умел исчислять курс корабля. Этот молодой моряк, которого звали Том Тернер, был юношей благородным и достойным, но отличался очень хрупким телосложением. Силы его не соответствовали поставленной им перед собой задаче. Я завоевал его доброе отношение, вступившись за него во время одной из потасовок, которые иногда в шутку затевались на баке. Видя, как жадно я стремлюсь к знанию, он занялся моим образованием, предоставил в моё распоряжение свою книгу по штурманскому делу, и, всякий раз неся вахту внизу, я имел возможность в неё заглядывать. Сначала вся эта премудрость казалась мне недоступной и непроницаемой тайной, но Том Тернер, прекрасно владевший словом, многое пояснил мне; слушая его, а также занимаясь самостоятельно, я вскоре же начал разбираться в ней сам.