Рабиндранат Тагор - Крушение

Он принес обернутый в газету глиняный горшочек с маринадом.

— Из того, что я приготовлю, возьми, сколько тебе надо на сегодня, а остальное поставь, пусть побродит дня три. Потом попробуешь и скажешь: «Дядя хоть и хвастун, а сироп все-таки приготовил на славу».

Пойди, мать, умойся, смотри, уже поздно. А со стряпней я сам справлюсь. Да ты не бойся, у меня есть опыт в этом деле. Моя жена все время хворает, так я ей постоянно готовлю тамариндовый сироп для возбуждения аппетита. Ты, я вижу, смеешься над стариком, но все это празда, я не шучу!

— Ну, так вы и меня научите готовить, — сказала Комола.

— Погоди, вот нетерпеливая! Разве знания даются так легко? Они потеряют всю свою силу, если я сообщу их тебе в один день, и богиня Сарасвати будет недовольна мною. Сначала тебе придется несколько дней поухаживать за стариком! Я не заставлю тебя раздумывать над тем, как мне угодить, — сам все объясню; больше всего я люблю побаловать себя паном, но мне не нравится, когда орехи попадаются нерастолченными. Как видишь, покорить меня нелегко, но ты уже почти добилась этого своим улыбающимся личиком. А это кто такой? Как тебя зовут?

Умеш промолчал. Он был сердит, так как считал, что старик уже сделался его соперником в завоевании сердца Комолы. Девушка ответила за него:

— Его зовут Умеш.

— Очень славный мальчик, — заметил старик. — Он из тех, чьи мысли сразу не разгадаешь. Но ты увидишь, мы с ним поладим. Не теряй времени, мать, мне надо поскорее покончить со стряпней.

Общество старика заполнило ту пустоту, которую ощущала Комола в своей жизни, да и Ромеш с его появлением стал чувствовать себя как-то спокойнее.

Какая огромная разница между теперешним поведением Ромеша и той свободной непринужденностью отношений, которые установились между ними в первые месяцы, когда Ромеш считал Комолу своей женой. И эта перемена не могла не ранить сердце девушки. Теперь же, с появлением Чокроборти, Ромеш надеялся, что старик сумеет хоть немного отвлечь мысли Комолы от него, и он, Ромеш, сможет заняться исцелением ран собственного сердца.

Подойдя к каюте Ромеша, Комола остановилась у дверей. Она собиралась провести с Чокроборти эти томительные и свободные полуденные часы, но тот, увидев ее, воскликнул:

— Нет, нет, мать! Это никуда не годится, так нельзя! — Не поняв, что ему не понравилось, она удивилась и пожелала узнать, в чем причина. — Да вот, обувь! — ответил дядя. — Это, конечно, твое дело, Ромеш-бабу, но что ли говори, а вы нехорошо поступаете. Родная земля оскверняется от прикосновения подошв. Как вы думаете, если бы Рама одел Ситу в доусоновскую обувь, смог бы Лакшман провести четырнадцать лет в ее обществе? Никогда! Ромеш-бабу смеется, слушая меня, и в душе недоволен мною. Но я скажу: неправильно вы все делаете, Ромеш-бабу! Ну кто же, едва заслышав свисток парохода, бросается на него очертя голову и совершенно не задумывается над тем, куда едет?

— А почему бы, дядя, вам не определить место нашей высадки, — рассмеялся Ромеш. — Ваш совет подействует на нас лучше пароходного гудка.

— Однако рассудительность ваша, я вижу, растет с каждой минутой, вы ведь меня едва знаете! Ну хорошо, высаживайтесь в Гаджипуре. Хочешь в Гаджипур, дорогая? Там плантации роз и там живет вот этот твой старый почитатель.

Ромеш вопросительно посмотрел на Комолу, и та тотчас кивнула головой в знак согласия.

После этого Чокроборти и Умеш устроили совещание в каюте смущенной Комолы, а Ромеш, тяжко вздохнув, остался на палубе. Был полдень. Накаленный солнцем пароход тихо покачивался на волнах. Перед глазами Ромеша, сменяясь как во сне, проплывали мирные, освещенные осенним солнцем пейзажи: то рисовое поле, то пристань с привязанными к ней лодками, то песчаная отмель, то одинокий деревенский дом. Где сверкнет на солнце железная крыша лавки, где вдруг покажется группа путников, ожидающих паром в тени старого баньяна [31] Баньян — дерево, растущее в Индии. Его ветви дают многочисленные воздушные корни, которые, врастая в землю, образуют новые стволы. .

В ласкающей тишине осеннего полдня до слуха Ромеша временами доносился из соседней каюты нежный и веселый смех Комолы. На этот смех откликалось его сердце. Как все кругом прекрасно и как далеко от него! Какой страшный удар отсек его искалеченную жизнь от всего этого!

Комола была молода, поэтому опасения, подозрения и горести недолго тяготили ее сердце.

Последние несколько дней ей просто некогда было раздумывать над поведением Ромеша. Поток, встречая препятствия, течет еще стремительнее, так и спокойные мысли Комолы, внезапно натолкнувшись на странное отношение к ней Ромеша, закружились, как в водовороте. Появление старого Чокроборти, веселые шутки, хлопоты по хозяйству — все это помогло сердцу Комолы преодолеть затруднения. Тревожные мысли стремительно пронеслись мимо, и Комола больше не задумывалась.

В эти сияющие осенние дни речные пейзажи были особенно красивы. На фоне искрящейся золотом воды дни, заполненные веселыми хозяйственными хлопотами, мелькали, как страницы бесхитростной поэмы.

День, как обычно, начинался с постоянных забот, Умеш больше не опаздывал на корабль, но неизменно возвращался с полной корзиной. В маленькой кухне это вызывало всегда шумное оживление.

— Что это, неужели тыквы! Боже мой, откуда он только раздобыл эти бобы? Смотри, смотри, дядя, это же квашеная свекла! Вот не думала, что можно достать ее в такой глуши.

Каждое утро появление корзины сопровождалось такими восхищенными возгласами. И только с приходом Ромеша гармония нарушалась: он постоянно подозревал мальчика в воровстве.

Возмущенная Комола в таких случаях говорила:

— Глупости какие, ведь я своими руками отсчитала деньги.

— Ты даешь ему возможность извлечь двойную выгоду: и деньги присваивать и овощи воровать, — отвечал Ромеш и, обращаясь к Умешу, требовал: — А ну-ка подсчитай, сколько истратил.

Но сколько бы раз Умеш ни пересчитывал, цифры у него получались разные, но если даже подсчитать точно, расходы его всегда превышали выданную ему сумму. Однако Умеша это ничуть не смущало.

— Если бы я умел правильно считать, — говорил он, — разве я был бы в таком положении, как теперь? Уж наверняка стал бы сборщиком налогов, — правда, дедушка?

Чокроборти в таких случаях советовал Ромешу отложить суд на послеобеденное время, тогда можно будет все обсудить как следует.

— А теперь я не могу не похвалить этого ловкого мальчика, — говорил он. — Умение приобретать, дорогой Ромеш, — немалое искусство, оно дается очень немногим. Конечно, стремятся к этому все, но достигают успеха лишь некоторые. Я кое-что понимаю в этом деле, Ромеш-бабу. Скажем, сейчас не сезон бобов, и немного найдется мальчиков, которые сумели бы раздобыть их так рано утром в незнакомом месте. Подозревать умеют все, а вот приобретать — один из тысячи.