Рабиндранат Тагор - Крушение

— Ты ведь училась. Дай-ка я посмотрю, можешь ли ты написать хотя бы свое имя, — сказал Ромеш, подавая ей бумагу и карандаш.

— Ты что же, думаешь, что я ничего больше и не умею? — ответила девушка. — Кстати, мое имя очень легко пишется.

И она крупными буквами вывела: «Шримоти Комола Деби».

— Хорошо. А теперь имя твоего дяди, — попросил Ромеш.

Комола написала: «Шриджукто Тариничорон Чоттопадхайя» и спросила:

— Нигде не ошиблась?

— Нет, — ответил Ромеш. — Напиши-ка еще и название своей деревни.

И она снова вывела: «Дхобапукур».

Так, с большими предосторожностями, Ромеш собрал некоторые сведения о жизни девушки. Но это едва ли упрощало задачу. Он стал раздумывать, как быть дальше. Вполне возможно, что муж ее утонул. Но ведь если даже Ромеш отыщет дом свекра Комолы и отошлет ее туда, весьма сомнительно, примут ли ее там. А отправить девушку обратно, в дом дяди, было бы по отношению к ней слишком жестоко. Что она будет делать, если все это откроется, теперь, после того как она столько времени пробыла в качестве жены в доме другого мужчины? Как посмотрят на нее люди?

А если муж Комолы все-таки остался в живых? Захочет ли, посмеет он принять ее?

Где ее теперь бросишь, там и потонет она, как в бездонном океане.

Только в качестве жены мог Ромеш оставить у себя Комолу, а назвать ее своей женой он не имел права. Но вместе с тем и отправить ее было некуда.

Образ этой девушки, Лакшми домашнего очага, который кистью вдохновенной любви запечатлел он на картине будущего, пришлось стереть окончательно. Оставаться дольше в родной деревне Ромеш не мог, и с мыслью о том, что он найдет какой-нибудь выход, лишь затерявшись в сутолоке Калькутты, он отправился туда вместе с Комолой. Приехав в Калькутту, Ромеш постарался снять квартиру как можно дальше от того места, где жил раньше.

Комоле хотелось как можно скорей увидеть большой город. В первый же день по приезде она уселась у окна и с живейшим интересом принялась следить за непрерывно движущимся людским потоком. Единственной их служанке Калькутта была известна наизусть, и, считая изумление приезжей девушки невероятной глупостью, она то и дело сердито ворчала:

— Ну чего рот разинула? Выкупалась бы лучше — смотри, как уже поздно!

Вечером, закончив хозяйственные дела, служанка уходила домой. Такую, которая оставалась бы и на ночь, Ромешу найти не удалось.

«Но теперь ведь я не могу разделить ложе с Комолой. А с другой стороны, как бедная девушка одна проведет ночь в незнакомом месте?» — думал Ромеш.

После ужина, когда служанка ушла, Ромеш, указывая Комоле ее постель, сказал:

— Ложись спать, а я почитаю немного.

Затем он взял первую попавшуюся книгу и сделал вид, что читает. Усталая Комола скоро заснула.

Так прошла эта ночь. На другой день Ромешу тоже под каким-то предлогом удалось уложить Комолу спать одну. Было очень жарко, и сам он устроился на небольшой открытой веранде перед спальней. Долго лежал Ромеш, раздумывая над своим положением. Было уже поздно, когда он, наконец, заснул.

Около трех часов, ночи ему вдруг почудилось, что он не один, кто-то сидел около него и тихонько обмахивал веером. Ромеш сонно притянул к себе девушку и пробормотал:

— Спи, Сушила, не надо меня обмахивать.

Напуганная темнотой, Комола прижалась к нему и сладко заснула.

Рано утром Ромеш проснулся и вздрогнул: правая рука Комолы обвивалась вокруг его шеи, а сама она, с милой непосредственностью заявив на него свои наивные права, покоилась у него на груди. Ромеш взглянул в лицо спящей, и глаза его наполнились слезами: разве может он разорвать это доверчивое, нежное объятие? Он вспомнил, как ночью она потихоньку обмахивала его веером. Наконец, с глубоким вздохом он бережно расцепил ее руки и встал.

Поразмыслив хорошенько, Ромеш решил поместить Комолу в женский пансион. Это хоть на время избавит его от бесконечных тревог.

— Комола, ты хочешь учиться? — спросил он однажды.

Она посмотрела на него взглядом, который, казалось, говорил: «А зачем ты спрашиваешь об этом?»

Ромеш принялся рассуждать о пользе и удовольствии, которые принесут ей занятия, но его старания были совершенно излишни. Комола сразу же заявила:

— Поучи меня.

— Для этого тебе надо ходить в школу.

— В школу? — удивилась Комола. — Разве такие взрослые, как я, ходят в школу?

— Ну, в школе учится очень много девушек и старше тебя, — ответил он, улыбнувшись такому понятию Комолы о возрастных границах.

Она больше не возражала, и вот однажды Ромеш повел ее в школу. В большом здании, где помещался пансион, Комола увидела множество девушек разного возраста.

Когда Ромеш, поручив Комолу начальнице пансиона, направился к выходу, она пошла было следом за ним.

— Куда ты? — остановил он девушку. — Тебе нужно остаться здесь.

— А ты разве не будешь со мной? — испуганно спросила она.

— Нет, я не могу.

— Тогда и я не могу, — заявила Комола и ухватилась за его руку. — Возьми меня с собой.

— Стыдно, Комола, — сказал Ромеш, выдергивая руку.

От этого упрека она словно окаменела, и лицо ее сжалось. Взволнованный Ромеш быстро вышел, но перед его глазами неотступно стояло неподвижное, с выражением беспомощного испуга лицо девушки.

Ромеш думал начать свою адвокатскую практику в Алипуре, но теперь сердце его было разбито, и у него совсем не осталось той энергии, которая так помогает спокойно и сосредоточенно работать и преодолевать трудности, всегда встречающиеся на пути начинающего адвоката. Ромеш взял теперь в привычку бесцельно шагать по мосту через Ганг или бродить вокруг Голадигхи. Он даже начинал подумывать, не проехаться ли ему отдохнуть на запад, но как раз в это время пришло письмо от Онноды-бабу.

«Из газет мы узнали, — писал он, — что ты выдержал экзамены, но были огорчены, не получив известий об этом от тебя самого. Давно уже о тебе ничего не слышно. Обязательно напиши, как живешь и когда собираешься в Калькутту».

Не лишне будет заметить, что уехавший в Англию юноша, на которого так рассчитывал Оннода-бабу, уже успел стать адвокатом и вернуться на родину. Теперь он собирался жениться на девушке из богатого дома.

А тем временем Ромеш все еще не мог решить, следует ли ему после всего случившегося встречаться с Хемнолини. Наконец, он пришел к выводу, что говорить сейчас кому-нибудь о Комоле и его отношениях с ней значило бы очернить ни в чем не повинную девушку в глазах общества. И в то же время, разве он имеет право возобновить свои отношения с Хемнолини, прежде чем не расскажет ей все?

Во всяком случае, медлить дальше с ответом на письмо Онноды-бабу было по крайней мере невежливо, и Ромеш написал: