Рабиндранат Тагор - Крушение

«Очень прошу извинить меня, но по весьма серьезным причинам я был лишен удовольствия видеться с Вами».

Однако своего нового адреса он не указал.

Отправив ответ по почте, он на следующий же день надел адвокатскую шапочку и вышел из дому с намерением нанести, наконец, свой первый визит в алипурский суд.

Возвращаясь однажды из суда, он прошел некоторую часть пути пешком и уже собирался нанять экипаж, как вдруг услышал хорошо знакомый голос:

— Папа, да ведь это же Ромеш-бабу! Стой, кучер, стой! — и Ромеш увидел поровнявшийся с ним экипаж.

Оннода-бабу с дочерью возвращались в этот день с пикника, устроенного в алипурском зверинце.

Стоило только Ромешу снова увидеть спокойное и ласковое лицо Хемнолини, ее сари [8] Сари — женская верхняя одежда, состоящая из цельного куска материи. , уложенное особыми складками, ее такую необычную, но столь знакомую ему прическу, гладкие запястья и золотые граненые браслеты на руках, как он сразу лишился дара речи и горячая волна чувств затопила его сердце.

— Как хорошо, что мы встретили тебя, — заговорил Оннода-бабу. — Ты почти совсем перестал писать нам, а если и пишешь, не сообщаешь обратного адреса. Куда ты сейчас направляешься? Какое-нибудь неотложное дело?

— Да нет, просто возвращаюсь из суда, — ответил Ромеш.

— Тогда едем к нам пить чай.

Сердце Ромеша радостно забилось, ни о каких колебаниях больше не могло быть и речи. Он уселся в экипаж и, чтобы скрыть свое смущение, спросил Хемнолини, как она поживает.

— Что же вы сдали экзамены и даже не потрудились сообщить нам об этом, — сказала она, не отвечая на его вопрос.

— Я слышал, вы тоже сдали экзамены, — растерянно вымолвил Ромеш.

— Хорошо еще, что вы хоть помните о нас, — рассмеялась девушка.

— Где ты теперь живешь? — спросил Ромеша Оннода-бабу.

— В Дорджипаре.

— А разве твое прежнее жилище в Колутоле было так уж плохо?

В ожидании ответа Хемнолини с особым любопытством смотрела на Ромеша.

И неожиданно для себя он сказал:

— Я уже решил снова переехать туда.

Ромеш прекрасно понял, что Хемнолини сочла за оскорбление то, что он поселился в другом районе, и, не зная, как оправдать свой поступок, он окончательно пал духом. Однако дальнейших вопросов не последовало, Хемнолини демонстративно не смотрела в его сторону. Ромеш не в силах был долго вынести это и неожиданно заговорил:

— Неподалеку от Хедуйя живет один мой родственник… Вот я и поселился в Дорджипаре, чтобы иметь возможность видеться с ним.

Слова Ромеша хоть и не были абсолютной ложью, но все же звучали крайне неубедительно: неужели расстояние от Колутолы до Хедуйя так велико, что, живя на старом месте, нельзя время от времени навещать своего родственника? Хемнолини все еще была погружена в созерцание дороги. Несчастный Ромеш никак не мог придумать, что бы еще сказать. Ему удалось выдавить из себя одну лишь фразу:

— Что слышно о Джогене?

— Провалился на юридических экзаменах и отправился проветриться на запад, — ответил Оннода-бабу.

Когда экипаж остановился возле их дома, знакомая комната, знакомые предметы вновь окутали Ромеша своими чарами. Из груди его вырвался тяжкий вздох.

За чаеч Ромеш не произнес ни слова. Неожиданно Оннода-бабу сказал:

— Долго что-то ты пробыл на этот раз дома. Наверно, задержали какие-нибудь дела?

— Мой отец умер, — ответил Ромеш.

— Что ты говоришь? Какое несчастье! Как это произошло?

— Он возвращался домой в лодке. Внезапно поднялась буря, лодка опрокинулась, и отец погиб.

Как проясняется небо, когда налетевший сильный ветер разгоняет мрачныё тучи, так и при этом горестном сообщении в одно мгновенье исчезла всякая напряженность между Ромешем и Хемнолини.

«Я плохо думала о Ромеше, он озабочен делами и опечален смертью отца, — думала Хемнолини. — Вот и сейчас он, наверно, продолжает еще страдать, а мы, ничего не зная о его семейном горе, о том, какая тяжесть у него на сердце, вздумали его обвинять». И Хемнолини удвоила свое внимание к осиротевшему юноше. Видя, что Ромеш ничего не ест, она принялась угощать его с особым усердием.

— Вы перенесли большое потрясение, вам нужно беречь себя, — говорила девушка. — Папа, — обратилась она к отцу, — мы никуда не отпустим Ромеша, пока он не поужинает с нами.

— Прекрасно, — ответил Оннода-бабу.

В это время явился Окхой. С некоторых пор первое место за чайным столом Онноды-бабу принадлежало ему. Поэтому, увидев здесь Ромеша, он был неприятно поражен. Однако, быстро овладев собой, он сказал с улыбкой:

— А, Ромеш-бабу! Я уже думал, что вы нас совсем забыли.

Ромеш только слабо улыбнулся.

— Ваш отец так неожиданно вас похитил. Я решил было, что он вас не выпустит, пока не женит, — продолжал Окхой. — Надо полагать, опасность миновала?

Хемнолини кинула на него сердитый взгляд, а Оннода-бабу заметил:

— Ромеш лишился отца.

Побледневший Ромеш сидел, опустив голову.

Хемнолини страшно рассердилась на Окхоя за то, что он вновь заставил Ромеша страдать, и поспешно сказала:

— Вы еще не видели нашего нового альбома, Ромеш-бабу.

Принеся альбом, она положила его перед юношей и принялась показывать ему фотографии. Затем, как бы невзначай, спросила:

— Скажите, Ромеш-бабу, вы, я надеюсь, живете один в своей новой квартире?

— Да, — ответил Ромеш.

— Так постарайтесь переехать поскорей в соседний с нами дом.

— Конечно. Я переберусь в понедельник.

— Возможно, мне иногда придется обращаться к вам за помощью. Ведь я сейчас занимаюсь философией для экзаменов на бакалавра, — заметила Хемнолини.

Такая перспектива привела Ромеша в восторг.

И Ромеш не замедлил перебраться на свою прежнюю квартиру.

Теперь окончательно исчезло недоверие между ним и Хемнолини. Ромеш стал в их доме своим человеком. Было много смеха и шуток.

Все последнее время перед возвращением Ромеша Хемнолини помногу и усердно занималась и стала еще более хрупкой. Казалось, подуй посильнее ветер, — и он легко переломит ее. Говорила она мало, да и вообще разговаривать с ней было опасно, — она расстраивалась по любому, самому незначительному поводу.

Но теперь, буквально за каких-нибудь несколько дней, в ней произошла удивительная перемена: на ее бледном лице появилось нежное, спокойное выражение, в глазах поминутно вспыхивали веселые искорки. Прежде она считала легкомысленным и даже неприличным уделять внимание нарядам. А сейчас… Никто, кроме всевышнего, — ибо ни с кем другим она не советовалась, — не смог бы сказать, почему девушка так преобразилась.

Но Ромеш, решивший, что его долг — помогать Хемнолини, еще сохранил значительную долю серьезности, будто глубокие знания отягчали не только ум его, но и тело.