Алесь Адамович - Я из огненной деревни…

А тетку мою на штыках подняли…»

( Ганна Прокоповна Грибовская. Латыгово Верхнедвинского района Витебской области.)

«…А еще и до расстрела издевались: и вилами кололи, и ногами топтали, и били — ой!.. Дети малые были, дак по живым ногами ходили… А некоторые знали, что немцы яйца любят, несет которое дитя ему яичек да просит, чтоб не убили. А он как даст ему ногою, дак оно и перекувыркнется — и с ногами по нему пошел…»

( Мария Михайловна Скок. Павловичи Слонимского района Гродненской области.)

Тут вспомним еще и рассказ Акулины Ивановой [54] См . главу «…Тяжело мне было под землей». о том, как фашистскому офицеру мало было своими ногами душить положенных в хлеву на навозе детей, женщин и стариков, и он привел коня…

Примитивное, ручное зверство — извечная кровавая работа нелюдей.

А было оно, зверство, в новом, усовершенствованном виде, оснащенное современной техникой. Были мины.

Рассказывает бабуся Акушевич, Александра Наумовна, из деревни Столпище Кировского района Могилевской области:

«…Там было человек двести из разных деревень. В камере. Со мной две девочки было, племянницы. А наши самолеты налетели. Дак они нас и заминировали. Постреляли и заминировали.

А я была неубитая. Ранена в обе ноги. В одну попало, и эту переломало. Дак я притворилась как убитая. Так вытянулась. Кровь на мне — тех, что убиты…

Один нас стрелял из автомата, а другой светил. А потом поглядели, что все убитые, и принес это… И кладет… А я думала, это, може, какая бляха, — я ж не знала, что это мина.

Ну, мы уже лежим. И еще со мной было две, тоже не убитые: одна женщина и моя племянница, младшенькая. Женщина встала и говорит:

— Знаешь, они отступают! А я говорю:

— Лежите молча. Будем молчать. Дак она на чердак залезла.

Ну, а я уже лежала, пока наши пришли.

Слышу — двери открыли. Открыли, поглядели и пошли. Это уже наши — красные. Я стала ойкать, стала звать. Одна женщина с ними была, она через порог голову — и говорит:

— Ой, оечки! Женщина живая!.. Мамаша, не становитесь на провод, у вас тут заминировано!..

Они на порог взошли, заплакали. Наши уже. А я девочку разбудила, которая живая, младшую. Она спала. Пять годочков ей было. Наши ее позвали:

— Доченька, иди к нам! А она:

— Отойдите, немцы! Вы мою мамку убили, я к вам не пойду.

Дак солдаты ее взяли как-то через мину. Мина ж лежит!.. Я только слышу, что они говорят это. Лежу и трясусь. Они говорят:

— Подай, мамаша, руки и скинь битых с себя. Как же я их скину!..

Один взялся за меня, а тот взялся за этого, а третий снова за этого — и давай тянуть. Как потянет, дак эта нога, что переломана, — в эту мину, в этот провод. Как в провод, дак эта мина — хлоп! Разорвалась. Тех всех и поранило троих. А я уже кричу:

— Ноги поотрывало!

Я воды прошу, а он говорит:

— Воды нету.

Они ее отравили, немцы.

— Нет, мамаша, — говорит мне, поглядевши, — ваши ножки целы.

Перевязали меня, и тех солдат, и нас повезли…»

Было радио. Оно не только координировало работу карателей, как средство связи, — оно их тогда и веселило.

В деревне Святая Воля Ивацевичского района Брестской области Авдотья Ивановна Ермолович, в войну дитя, а теперь сама уже мать, даже вдова с малыми неслухами, рассказывала нам про такое веселье. Женщина плакала, вспоминая, как они, несколько малышей, спрятались в деревянном срубе пустого, почти доверху засыпанного колодца, обросшего высоким быльняком, и слышали крик, и плач, и стрельбу — наверху, в деревне, где остались их мамы, бабушки, братики и сестрички, которые сами еще не умели удирать.

Немцы включили в своей машине радио, оно гремело какой-то музыкой, орало какие-то песни, и дети слышали через это веселье не все. Не все они также видели. Быструю Дянку, как называли Авдотью Ивановну сызмальства, подсадили по стенке колодезного сруба, и она видела, — она до сих пор видит, — как немцы, одних людей постреляв, мыли в большой бадье руки, вытирали их белыми ручниками, а потом снова начинали расстреливать. А радио их веселило…

Были самолеты.

О поединке старенькой, немощной женщины с боевым самолетом «люфтваффе» рассказывала нам Зинаида Ивановна Путронок, секретарь сельсовета в деревне Борковичи Верхнедвинского района Витебской области. Тогда ей было девять лет и жила она в родной деревне Волки, где произошел тот поединок.

«…Не успели мы до этого леса доехать, как налетела вторая партия самолетов и начали жечь хаты. Какой-то жидкостью. Ворошилова бабуся… Ее сын теперь в Миорском районе проживает. А тогда был на фронте. Семья большая была. Было семеро детей… Она осталась одна и до последнего свою хату защищала. Они три раза поджигали, а она все песком три раза тушила… Ну, потом она уже не смогла. Низко-низенько самолет спустился и подпалил. И она уже была обгоревши, сил не было, и она пошла. У нас называлася такая старосека — лес. А деревню всю нашу спалили…»

В деревне Лозки Калинковичского района Гомельской области убито 476 человек. Там против стариков, детей, женщин и всех других невооруженных, мирных людей был использован бронепоезд. 22 июня 1942 года. Это было очень удобно: лесная деревня растянулась у самой железной дороги, на автоматный выстрел от нее.

Рассказывает Катерина Даниловна Крот:

«…Ну, я в тот день… У меня сестра была и батька, матери не было. Жили втроем… Не могу я рассказывать… (Плачет.)

Тогда я с сестрой была на работе. Стрел открылся. Слышим — поезд идет, стрел открылся. Мы пришли домой…

Вот характер — говорить не могу…»

Когда-то, можно догадываться, волевая и энергичная, она прикусывает губу и умолкает, чтоб не расплакаться снова.

Хозяйка хаты, в которой мы сидим, Вольга Иосифовна Века, немного старше рассказчицы, сама пережила тот жуткий «стрел». Кроме военного горя, одного для всей деревни, есть у нее еще и недавнее, уже только свое: погиб молодой единственный сын. Электромонтер. Тянули высоковольтную линию, и на него «упал столб». Фото веселого, бравого парня увеличено вместе с давнишним фото матери, когда она, Вольга Иосифовна, и сама была молодая, веселая. Этот сдвоенный портрет, будто снимок счастливой пары или, еще более похоже, дружных сестры и младшего брата, висит в простенке под белым, вышитым ручником. Умудренная давним и новым горем женщина, хозяйка, стоит около своей холодной, белой кафельной печки, заложив за спину руки, и на плач подруги, что в гости пришла из другой деревни, где замужем, негромко, однако во всю глубину понимания, говорит:

— Ты не плачь. Потерпи. Надо терпеть.

О, как же он это умеет, наш народ!..

Подруга успокаивается понемногу и уже говорит снова.

«…Там этот конец, где людей били, уже горел полностью. Уже деревню жгли с поезда. Нас на улицу повыходило, може, человек пятьдесят, и говорим: