Саймон Монтефиоре - Сашенька

Сашенька, пошатываясь, тоже встала. Беня арестован!

Не может этого быть! Что с ним станет? Ей страшно было представить, что его ждет. Где он?

— Мамочка! — заплакал Карло. Он всегда просыпался в плохом настроении.

— Почему вы с папой так разговариваете? — спросила Снегурочка, танцуя в саду.

— Мама, почему у тебя разбита губа?

— Ой, — выдохнула Сашенька, впервые чувствуя стыд. — Я ударилась о дверь.

— Я буду тебя лечить, мама. Можно я наложу пластырь на порез? — сказал Карло, трогая ее губу и целуя ей руки, пока Снегурочка, отдохнувшая и цветущая, рысью скакала по саду, как жеребенок.

Сашенька посмотрела в коридор в сторону Ваниного кабинета, в голове метались мысли. Она была почти рада, что Ваня ее ударил, что не стал вымещать свою злость на детях. Пусть лучше он изобьет ее до смерти, лишь бы Беня не страдал. Но если Беня не тот, за кого себя выдавал? А если его арестовали не из-за мести мужа-рогоносца, а потому, что он оказался «вражеским элементом», троцкистским шпионом? Или Ваня просто выдумал этот арест, чтобы помучить ее? Или предположим, что у Менделя настоящие неприятности и к этому как-то причастны она и ее семья? С каждым возникающим вопросом ее все сильнее и сильнее охватывал страх, но тут дети вернули ее к действительности.

— Мамочка, ты смотришь на нас? — Сашенька как во сне пережила этот тянущийся как нарочно медленно вечер — отличный пример того, как восхитительны летние вечера в сосновом бору в Подмосковье.

«Что я наделала? — подумала она. — Что я наделала?»

Наконец пришло время ложиться спать. Восемь вечера.

— Ты поцелуешь меня на ночь? — пробормотал Карло, подняв на мать карие глаза.

— Одиннадцать поцелуев в лобик, — ответила она.

— Да, мамочка, одиннадцать поцелуев.

Обычно Сашенька была полностью поглощена заботой о Карло, но сейчас ее мысли витали где-то далеко.

Где она? С Беней в подвалах Лубянки? В застенках с Менделем? И чем это грозит ей и ее семье? Она молила о том, чтобы избавиться от неизвестности, и боялась этого избавления.

— Мамочка? Можно я тебе что-то скажу? Мама?

— Да, Карло.

— Я люблю тебя всем сердцем, мама. — Это было новое выражение в лексиконе сына, оно тронуло Сашеньку.

Она схватила его плотное тельце медвежонка и крепко обняла.

— Какие прекрасные слова, дорогой! Мама тоже любит тебя всем сердцем.

Она приложила губы к его атласному лобику и одиннадцать раз поцеловала, пока его глазки не закрылись. К счастью, Снегурочка настолько устала, что без разговоров отправилась спать.

Стояла знойная, душная ночь. Дом атаковали трепетные ночные бабочки, сонные жирные навозные мухи и рой тли. На потолке работали вентиляторы.

Каролина была у себя в спальне.

Телефон молчал.

Ваня присел в кресло-качалку на веранде, курил и пил.

«Евреи, — подумала Сашенька, — никогда не пьют, когда у них неприятности, у них появляется сыпь и учащается сердцебиение». Она вспомнила отца. Ваня раскачивался в кресле взад-вперед, и Сашеньке стало казаться, что она слышит, как скрипит кресло ее отца — давным-давно.

Время ложиться. На липе закаркали вороны. Она, нервничая, подошла к мужу.

— Ваня? — позвала она. Ей необходимо было знать, что ему известно о них с Беней. До тех пор — никаких признаний.

— Ваня, я ничего не сделала, — солгала она. — Да, я флиртовала, мне очень стыдно…

Она ожидала, что он рассвирепеет, но когда он повернулся к ней, его лицо было мокрым от слез.

Ваня никогда не плакал (разве что был очень уж пьян): ни на грустных фильмах, ни на встречах с однополчанами, ни когда увидел Снегурочку в школьной постановке. Перестань, — ответил он.

— Ты меня ненавидишь? Он покачал головой.

— Пожалуйста, скажи, что тебе известно.

Ваня попытался было что-то ответить, но его большой рот, выдающаяся челюсть дрогнули, круглые глаза, как у плюшевого медвежонка, наполнились слезами, он тихонько расплакался в летних сумерках.

— Я знаю, что поступила неправильно. Ваня, мне так жаль!

— Я все знаю, — ответил он.

— Все? А что здесь знать?

Он застонал от чудовищной, невыносимой боли.

— Не бери в голову, Сашенька. Дело уже не просто в супружеской измене.

— Ты пугаешь меня, Ваня.

По его щекам покатились слезы, как багрянец, окрасивший на закате небосвод.

Сашенька стояла у кресла-качалки, вдыхая сладкий аромат жасмина. Она думала о Менделе. Думала о Бене.

О спящих в доме детях.

Наконец Ваня встал. Он был пьян. Его глаза сияли, он притянул Сашеньку к себе, поднял ее над землей.

Впервые за долгое время она была благодарна за его прикосновение. Она видела кроликов в клетке, пони, мирно пасшегося за забором, — но они с Ваней были одиноки как никогда.

— Я могу с тобой развестись, — сказала она. — Никто не узнает. Давай разведемся, и ты от меня избавишься. Дай мне развод! (Еще час назад это казалось фантастикой — убежать с Беней, но сейчас — днем Страшного суда.) Я поступила гадко! Мне очень жаль, очень…

— Прекрати, — прошептал Ваня, прижимая жену крепче. — Я, конечно, зол на тебя, дура. Но у нас нет времени на обиды. Ради бога, объясни, что ты имеешь в виду?

— Им все известно — и это лишь моя вина, — сказал он.

— Прошу тебя! Объясни по-простому, что происходит?

Он внезапно обнял жену, поцеловал ее шею, глаза, волосы.

— Меня отстранили от расследований по Наркоминделу и посылают проверять работу наших товарищей в Туркестане, в Сталинабаде.

— Я поеду с тобой. Мы можем жить в Сталинабаде вместе.

— Сашенька, соберись. Меня могут арестовать на вокзале. Могут прийти за мной сегодня вечером.

— Но почему? Это же я совершила проступок… Я умоляю о прощении, но какое это имеет отношение к политике?

— Гидеон, Мендель, теперь Беня Гольден — что-то происходит, Сашенька, а я не понимаю что. Может, у них что-то есть на твоего писателя? Может, этот ублюдок связан с иностранными шпионами? Но у них есть что-то и на меня, и на тебя. Я не понимаю, что именно, но я знаю, это может погубить нас всех.

Потом он повернул ее к себе, его встревоженное лицо было мертвенно-бледным в мерцающем свете.

— У нас, возможно, нет больше времени. Что будем делать? Нереальность происходящего раздавила Сашеньку.

Несколько дней назад в ее доме с наркомом НКВД, товарищем Берией, был сам товарищ Сталин. Звезды эстрады и кино пели у них на даче; Ваня пошел на повышение; товарищ Сталин высоко оценил ее журнал, отвешивал ей комплименты и потрепал Снегурочку по щеке. Нет, Ваня ошибается. Это все неправда. Сердце учащенно забилось, в глазах зарябило.

— Ваня, я боюсь.

Они сидели на веранде, очень близко, щека к щеке, рука в руке, ближе, чем во время медового месяца, когда они были молоды и влюблены. Они были уже не просто муж и жена.