Самсон Шляху - Надежный человек

— Ну и как: ничего не добились? Тогда почему ходите за мной? Чем могу быть полезен? Обращайтесь вон туда… — он указал куда‑то в глубь коридора, — к начальнику охраны! Пусть отведет и вас в «салон»… А ты, Косой? Тоже ничего не сделал? Ничего! — угадал он по лицу последнего. — Молчит? Превратилась в глухонемую? Еще бы, если строишь из себя добренького, не хочешь брать лишний грех на душу! Млеешь от жалости к коммунистам, хочешь быть милосердным! — Он говорил словно бы с иронией, однако с трудом скрывал отчаяние… Увидев предусмотрительно открытую дверь камеры, приостановился на пороге, зашел внутрь, не заметив Кранца, уже сидевшего там.

— Елена Болдуре! — голос его звучал радостно, словно он только и мечтал что о встрече с заключенной, — Я спас тебе жизнь, попросив срочно прислать сюда для расследования, отличающегося чрезвычайной важностью. Иными словами: вырвал из когтей смерти. Просьба об отсрочке смертного приговора была одобрена высшими инстанциями, однако ограничена, дорогая моя, во времени. Если ты в этом сомневаешься, могу приказать, чтобы принесли досье. Не надо? Так вот: завтра тебя должны расстрелять. В знак признательности… я до сих пор не услышал от тебя ни слова — не то что трансильванского акцента, даже голоса. Хоть что‑нибудь рассказала бы — мне ведь нужно как‑то оправдаться в глазах немцев… Но что я могу им сказать? Хотелось бы, чтоб и ты осталась жить, и я! Ну, почему молчишь? — ласково спросил он. — Гестапо, видишь ли, подозревает, что я вырвал тебя из рук военной полиции только потому, что мы одной крови, одного роду–племени… Так говори же, «инструкторша» из Кишинева, время не терпит. Видишь Косого? Его тоже расстреляют — за то, что плохо допрашивал. Я сам позабочусь об этом. И знаешь почему? Чтоб попытаться избежать твоей и моей смерти. Говори же… Только поскорей, времени не остается. Высшая раса более всего ценит пунктуальность… Ну ладно, умрут они, умрет он, — Кыржэ скосил глаза на живот Илоны. — Кого бы ты хотела, мальчика, конечно? Мальчик…

Только теперь, после этой длинной тирады, он осмелился поднять глаза и встретиться взглядом с чернотой ее глаз, непримиримых даже в мучениях. Но вместе с тем Кыржэ внезапно заметил в ее глазах и такое, что крайне удивило его: материнскую нежность!

Открытие оглушило, но вместе с тем и обрадовало эксперта.

— Да, да… Умрет твой маленький беби, — оживленно проговорил он, легонько прикасаясь ладонью к животу Илоны. — Пойдет на прокорм червям. Пойде–е–ет… Красавица ты моя молдаванка! — зашептал он ей на ухо. — Неужели и тебе захотелось продать родную землю, разделить между венграми и русскими? Неужели? Эх ты… И хоть бы уж делала это в Кишиневе — так нет же, полезла в огонь, за границу…

Илона, бледная, ничего не замечавшая вокруг — она все время прислушивалась к себе, — изо всех сил ударила по руке–каракатице, тянувшейся к ней.

Но это как раз обрадовало эксперта.

— Ага, значит, жива? Руки действуют — только речь потеряла? — В возбуждении он еще ближе подступил к женщине. — Нашелся в конце концов какой‑то идеалист из ваших, сумевший задрать тебе подол? Наверно, не знаешь даже, как зовут? Или же выбрала кого‑нибудь из «оккупантов»?

— Он мой муж! — захлебнувшись отчаянием, воскликнула Илона.

— Чего нет, того нет, — проговорил он, стараясь скрыть нотки торжества в голосе. — Он тебе чужой, иначе не бросил бы на произвол судьбы, не покинул перед лицом смерти…

Теперь можно было оставить ее, пусть прислушивается к тому, что происходит внутри, под сердцем… Эксперт подал знак Кранцу — немец может уходить — и, мгновенно сообразив, что, сопротивляясь, она защищает ребенка, внезапно охватил руками, как можно сильнее сжимая, ее тело.

— Мадьярочка, Мадьярочка!.. С каких пор я пытаюсь напасть на твой след, — он во что бы то ни стало хотел сломить ее. — Кажется, уже должна попасться — но, смотришь, нет, ушла! Каких только сетей не расставлял, каких ловушек не подстраивал! Вот, думаю, все, не вырвется, — и все равно ускользала, точно песок между пальцами. Но вот наконец, видишь, — он еще крепче стиснул ее, — ты у меня в руках, живая, можно прощупать пальцами… Сама грозная коммунистка, не какое‑то привидение!

Закрыв глаза, Илона вырывалась из его жилистых рук, когда же наконец это ей удалось и она повалилась на койку, он снова подскочил к женщине.

— Эйсебио! Эйсебио! — Окликая Кранца, даже собираясь выбежать за ним в коридор, эксперт даже не подумал оглянуться — немец все время был в камере, разве что слегка переместился вместе со своим стулом, чтоб не выпускать из поля зрения арестованную.

— Зо–о! — озабоченно проговорил Кранц, указывая пальцем на Илону, дескать, что это — потеряла сознание?

Кыржэ торопливо подбежал к порогу камеры, оглядел толпившуюся за дверью свиту и поманил кого‑то пальцем.

— Подойди ко мне, Мындряцэ! Со своими усами и бакенбардами тебе только в гареме потаскух царствовать — ни одной порядочной женщиной никогда не овладеть! — Он позвал его в камеру, подвел к потерявшей сознание Илоне. — Смотри, проходимец: Елена Болдуре, она же мадьярка, она же Илона, в конце концов… заговорила! Парашютист — ее муж, отец ребенка. Проводя допросы, нужно было нажимать только на одно — на материнский инстинкт. Кранц! Чем это вы там занимаетесь?

Немец делал арестованной искусственное дыхание. В конце концов он легонько шлепнул ее ладонью по животу, даже прослушал его — так делают врачи при осмотрах, затем недовольно забормотал:

— Материнский, материнский… К свиньям!

Однако Кыржэ не обратил внимания на его брюзжание. Достав из кармана носовой платок, по–деревенскому большой и аккуратно сложенный, он стал вытирать пот со лба.

— Заключение в карцер до сих пор не приводило ни к каким результатам, — громко, чтоб было слышно за дверью, проговорил он. — Более того, только вредило расследованию.

Он стал ходить по камере медленным, размеренным шагом, словно подлаживаясь под течение мысли.

— Когда заключаешь этих фанатиков в карцер, они только ожесточаются, становятся еще более несгибаемыми. Вообще ни на кого больше не рассчитывают, только на самих себя. — Он остановился перед дверью, когда же кто‑то бросился открывать ее, дал знак не торопиться. Еще раз оглянувшись, эксперт посмотрел на койку, где лежала Илона. — Когда придет в себя, переведите в салон…

— …для ожидания! — договорил Мындряцэ. — Там дамочке будет веселее…

— Мда–а… — Эксперта возмутила эта наглая выходка: такой отменный, рафинированный садизм и в то же время полнейшая беспомощность на допросах. — Я бы отменил даже режим камер. Действенным по–прежнему остается только один метод…

— Взвод, пли! — снова перебил его Мындряцэ. — Лучше не придумаешь!