Франц Таурин - Каторжный завод

Выехать для доклада о том, что установлено при ознакомлении с делами завода?.. Или выехать совсем, прекратив дальнейшее расследование?.. И почему по распоряжению его высокопревосходительства?..

Категорическое предписание можно было истолковать двояко. Или генерал–губернатор придает делам Николаевского завода столь важное значение, что решил сам ознакомиться с докладом о их состоянии и дать личные свои указания. Либо главному горному ревизору удалось напасть на след пропавшего без вести Якова Могуткина, либо иным каким путем разоблачить козни Тирста — ив дальнейшем пребывании подпоручика Дубравииа в заводе нет надобности…

Тирст был не только удивлен, но, казалось, и огорчен непритворно, когда подпоручик сообщил ему о своем отъезде.

— Вот, право, незадача, сударь. Только вознамерился я прибегнуть к помощи вашей.

И стал просить подпоручика, чтобы задержался оя с отъездом и осмотрел доменную печь, находящуюся в ремонте.

— Капптан Треонин единственный инженер в заводе, а сейчас и мастеров знающих не имеем. Ждать же приезда Василия Прокофьевича весьма накладно. Летнего вр. еменн мало в запасе. А вы, батюшка Алексей Николаич, известно мне, железное дело отменно знаете. Имел случай слышать о том от самого Петра Антоновича. Так что уповаю на пашу помощь.

Вот тут бы и задать вопрос Тирсту: а куда же подевались все знающие мастера?.. Да и насчет печи можно бы спросить: не тем ли повредилась она, что загружаема была непросеянною рудой? И еще было о чем спросить Ивана Хрнстиановича…

Но подпоручик пребывал в полном расстройстве после того, как Настя так решительно отвергла его признания и не только не оценила его готовности пожертвовать для нее и своей карьерой и положением в обществе, а даже насмеялась над ним.

Уязвленная душа подпоручика и пораженное его сердце требовали целебного бальзама.

И хотя Иван Христнанович, которого сам же подпоручик считал личностью подлейшей и способной на всякие козни, менее всего мог пригодиться на должность врачевателя, вовремя употребленное льстивое слово оказало свою силу.

Подпоручику уже начало казаться, что, взяв за истину письмо Могуткина, подошел он к делу с предвзятостью, недостойной офицера и неуместной при исполнении столь важного поручения, что, может быть, если и повинен Тирст, то лишь в излишней строгости к подчиненным, которую можно было объяснить особым рвением и заботой об интересах казны.

Как бы там ни было, а помощь, за которой обращался Тирст, это же в конце концов не Тирсту помощь, а казенному делу, о коем и он, подпоручик Дубравин, обязан радеть.

Инженерных знаний никто здесь, кроме него, не имеет, и если он откажет Тирету в его просьбе, то это вполне может быть истолковано как леность и небрежение к службе.

Подпоручику вовсе не трудно было убедить себя в необходимости отсрочить отъезд, ему не хотелось верить, что Настя сказала последнее слово, и он убеждал себя не терять надежды.

«Только слабая крепость открывает ворота при первом штурме», — подбадривал он себя.

«Неужели догадался, для какой цели задерживаю его?» — подумал Тирст, видя, что подпоручик медлит с ответом, и сказал, как бы извиняя его нерешительность:

— Страшитесь упрека в промедлении?

— Нимало, — возразил подпоручик. — Як вашим услугам.

— Вот и хорошо, батюшка Алексей Николаич! — искренне обрадовался Тирст. — Тогда завтра с утра и займемся оной печью.

«Отлично!» — подумал подпоручик. Неторопливость Тирста была весьма кстати. Следуя мудрому правилу: «Куй железо, пока горячо», подпоручик намеревался сегодня же повторить штурм своенравной крепости.

— Отдыхайте, батюшка Алексеи Николаич, да собирайтесь в дорогу, — продолжал Тирст с необычным для него благодушием, — а уж завтра поутру я вас потревожу.

«Визгу много, шерсти мало! — усмехнулся Тирст, глядя в окно вслед подпоручику, быстрым шагом сбегавшему с крылечка. — Зелен еще на старших замахиваться! Попляши возле холодной печи, коли около молодой девки не согрелся… А тем временем владыка успеет к его высокопревосходительству…»

Но тут Тирст заметил мирно дремлющего па крылечке Перфильича, который, разомлев па солнышке, проглядел подпоручика.

— Ах, старый хрыч! Так‑то исполняешь службу. Вот я тебе сейчас!.. — но, подойдя к двери, Тирст передумал: «Нет более надобности опекать его благородие. Пусть рыщет за своей ундиною. А старый хрен пускай подремлет. Ужо сделаю ему побудку».

Подпоручик тоже заметил, что нечаянно избавился от назойливого провожатого.

«Тем лучше, — подумал он. — Быстрее к ней!»

Он прибавил шагу и вскоре очутился у свертка в знакомый проулок. Но теперь, когда до встречи остались считанные минуты, решимость вдруг покинула его.

«…не стыдно вам перед девкой так унижаться…» — вспомнил он и снова увидел ее чужие глаза и злую, почти брезгливую, усмешку…

«Она поймет… она поверит мне…» — убеждал он сам себя, но и сам не верил себе…

Знакомый цветастый сарафан промелькнул в огороде среди высоких кустов смородины. Дубравин увидел, как Настя по лазу перебралась через плетень и быстро пошла по улочке, спускавшейся к пруду. Все сомнения разом отлетели, и подпоручик устремился за Настей. Но бежать по улице было непристойно, а когда он достиг плотины, Настя уже поднималась на противоположный крутой берег пруда.

По–впдимому, она отправилась в лес, непонятно было лишь, почему без ружья.

«Заодно и узнаю, за каким делом она столь часто в лес ходит, — подумал подпоручик. — Только бы не заметила».

Но Настя шла быстро и, ни разу не оглянувшись, скрылась в лесу.

Всю дорогу Настя спешила, словно гнались за ней. И только у самой землянки остановилась.

«Ой, девка, по той ли тропке идешь? — спросила сама себя и сама же ответила. — Некуда больше мне прислониться…»

Дверь в землянку, которую она, уходя, так тщательно заслонила сухим валежником, была открыта.

«Нашли! Схватили! А я, окаянная, два дня не была… На бариновы слова уши развесила!.. Ой, подлая!..»

Ноги враз обессилели, шагу не ступить. И в голове стук, как молотами бьют… Все куда‑то провалилось, ничего нет впереди… одна чернота…

«Господи!.. Аль тебе мало!..»

И в это время из землянки глуховато, с хрипотцой не то песня вполголоса, не то сказ нараспев;

Хотела крикнуть во весь голос… а прошептала чуть слышно:

— Ванюшка!..

Прижала руку к груди. Бьется, только что не выскочит… Постояла, прислушалась… Так это дивно… словно вовсе другой человек… Ни злобы в голосе, ни тягости. Рад человек, что к жизни вернулся…