Иван Машуков - Трудный переход

— Ну, уж это ты зря, — буркнул Григорий, не глядя на Егора.

— Как же зря? Ты же мне допрос пришёл устраивать?

— Ну ладно, — сказал сквозь зубы Григорий, — не хочешь по-родственному… пусть будет по-иному… Смотри, Егор, коли так… Мы на тебя молиться не станем, что ты когда-то в красноармейцах бывал… Мы тебя раскусим, какой ты сейчас… И если ты не с нами… Попомни!

— Смотри ты, опомнись!

— Я-то смотрю…

— Ну, и я не из робких!

Так они и разошлись непримиренные.

Елена чуть не силком вытащила Григория от Веретенниковых.

— Не ходи ты к ним больше! — сказала она за воротами.

— Ну и ты не ходи!

— Почему это мне не ходить? К родному-то брату!

— Вчера брат, а ныне чёрту сват… Обожди, пока не ходи.

— И надолго твой запрет? — с вызовом, уперев руки в бока, спросила Елена.

— Не ходи — и всё!

— А я пойду, когда захочу!

— Ленка!

— Ну, я Ленка, и прежде была Ленка.

— Я тебе запрещаю к ним ходить! — с нажимом сказал Григорий.

— Запрещаешь? Смотри-ка, какое ноне крепостное право! Это коммунист-то? Нашёл себе крепостную? Нет, Гриша, не на такую напал… У меня своя голова на плечах, свой рассудок. Чего бы там ни было, а я своего брата лучше всех знаю!

— Эх, ничего ты не знаешь… Такие вокруг дела!

Григорий попытался взять жену за руку, заглянуть ей в глаза, но она отвернулась и пошла впереди, поскрипывая по снежку валенками, бойко и норовисто.

А наутро в дом Веретенникова явилась милиция.

«Ну вот, — было первой мыслью Егора при виде милиционеров, обметавших снег с валенок голиком-веником, — начинается месть Гришки… Не покорился ему — и вот…»

Но он ошибался; Григорий, наоборот, отсоветовал арестовывать Веретенникова. В глубине души он считал его невиновным в деле убийства Мотылькова. Ему только было нестерпимо обидно, что его родня, брат его любимой жены, склоняется, повидимому, к кулацкой шатии… Ни за, ни против не высказывается, а всё-таки, коснись до дела, приголубливает кулацкого последыша… Неужели же не знал, что этот парень не просто озорник и забулдыга, а один из тех, что вился вокруг Кармановых? Не сам он, конечно, догадался пойти на убийство ненавистного кулакам человека… Но быть орудием вполне мог.

Поймав Генку, можно было бы выяснить, кто же вложил в его руки оружие. И выявить истинных виновников и очистить от них Крутиху. Раз и навсегда.

И вот теперь этому важному делу мешал или не хотел помочь Веретенников.

— Значит, не хотите помочь следствию? — несколько раз твердил милиционер, сверля взглядом Егора и держа наготове перо над листком протокола.

— Сами прозевали, теперь ищите… ветра в поле! — говорил Веретенников, ожесточённый допросом.

Сердце обливалось кровью, когда он видел горестное лицо Аннушки, испуганные глаза детей, жавшихся по углам. Вот он, сильный, большой, отец и кормилец, навёл на семью свою беду, перед которой слаб и бессилен! От этого сознания зубами готов был заскрипеть.

Не подняться же медведем, не выгнать этих пришельцев… На них возложена власть. Это ведь не Гришка…

И он давал вынужденные показания:

— Нет, не знал, что Геннадий Волков бежал из-под ареста. Нет, не знал, что разыскивается по подозрению в убийстве Мотылькова… Нет, не знает местопребывания вышеупомянутого, скрывшегося от следствия… в чём и даёт подписку.

— Значит, родственных связей с Волковым не поддерживали… Сбежавший из-под ареста зашёл к вам по старой памяти?..

— Да, да, никто его не звал, не приглашал.

— А скажите, гражданин Веретенников: часто ли бывали вы у Карманова Селивёрста и не встречались ли там с Волковыми?

— Кармановы? — В Егоре закипела злость — ишь, как ловят его! — но он сдержал себя. Негоже клепать на людей, которым завидуешь. — С Кармановыми я не знаюсь, это вам всё село скажет.

— А про сходбища у них что слышали?

— Ничего я не слыхал, ничего я не видал. Я землю пахал, хлеб растил да детей кормил.

И на вопрос, не считает ли он, что Мотылькова убил Генка Волков, упорно отвечал, что нет, шалопай он, но не убийца.

Не арестовали его после этого допроса только потому, что настоял Григорий.

— Успеете, — сказал он, — этот никуда не денется, врос в своё хозяйствишко. Возьмите подписку о невыезде — и хватит. А вот Карманова, смотрите, не упустите!

Его злило, что милиция медлит с арестом Селивёрста и всех его братьев, проявляет политическую беспечность, как он считал.

А тем временем Селиверст издевается над сельскими коммунистами. Смеётся им чуть не в лицо. Дошёл до такой наглости, что явился на похороны Мотылькова.

Через три дня, положенных на прощание с покойным, на деревенском кладбище хоронили Дмитрия Петровича. Падал лёгкий снежок. «Вы жертвою пали в борьбе роковой…» — пели провожающие. Женщины плакали. Когда гроб на белых полотенцах стали опускать в могилу, грянул залп из дробовиков и бердан. Люди подходили к могиле, заглядывали в неё, вздыхали, что-то вполголоса говорили друг другу. Селиверст, сняв шапку, бросил горсть земли и размашисто перекрестился на виду у всех. В чёрной шали, с большими, лихорадочно блестевшими глазами, подошла и бросила горсть земли жена Мотылькова. Она не плакала, должно быть выплакала уже все слёзы. Но сын её, белокурый Петя, рыдал безутешно. Его успокаивала Елена.

— Мать-то береги, она одна у тебя. Береги её…

Юноша смотрел на неё затуманенными от слёз глазами.

Григорий оглядел негустую толпу. Стояли кучкой с ружьями мужики и среди них — Иннокентий Плужников, Тимофей Селезнёв, Ефим Полозков. Григорий думал, что теперь он особенно на виду у всех и не должен показывать слабости. Он подошёл к свеженасыпанному холмику, встал ка одно колено, снял шапку, поклонился молча. Так же молча надел шапку и пошёл впереди всех. За ним, переговариваясь, врассыпную потянулись в деревню мужики, бабы. Жену Мотылькова вели под руки.

И здесь не обошлось без Селивёрста. Улучив минуту, он вдруг подошёл к вдове и сказал:

— Так-то вот, убили мужика через политику. Пахал бы себе да сеял — и был бы жив… Не сиротил бы тебя с детьми!

И быстро отошёл, зло покосившись на Григория и кучку коммунистов…

Но ещё большую провокацию подпустил он, когда снимали с него допрос.

— Это что же, всех что ли нас заарестуете теперь?

— Кого это всех? — испытующе посмотрел на него милиционер.

— Самостоятельных мужиков… Всю деревню!

— За что же всю-то деревню?

— За то, что предлог есть.

— Это на что ты намекаешь?

— На то, о чём вся деревня говорит, а не я один, — отозвался он. — Может, его нарочно свои стукнули, чтобы закричать: «Наших бьют!»

— Ты мне за всю деревню не говори! — не вытерпел милиционер. — За себя отвечай!

— Хорошо, буду только за себя…