Иван Машуков - Трудный переход

Может быть, впервые в своей такой ещё молодой, но уже запутанной жизни, Генка спросил себя об этом, и сознание вины коснулось его. И он решил, что сейчас вот, в эти немногие часы, повернёт всё по-другому. Ему стало жаль себя, жаль Веры, которую он по-своему любил… Что бы ему такое сделать, что привело бы его обратно в леспромхоз, к Вере? Вот если бы он выбрался как-нибудь из этой избушки, подпёр её снаружи и помог бы захватить всех здесь сидящих? Стал бы он тогда героем. И все его грехи были бы прощены…

Генка ещё в лесу, идя вместе со всеми, присматривался, кто и как из спутников его носит оружие. Лишнее, что было с ними, они сбросили с себя и закинули в снег. С револьвером оказался Корней Храмцов. А Генке оружия не дали. Он примечал, что у Косых маузер был за пазухой, у других — у пояса. Небрежней всех держал себя усатый: рукоятка нагана торчала у него из кармана. Сейчас, в избушке, Генка привалился к усатому. Интересно, заряжен или не заряжен у него револьвер? А что если дождаться, когда они все уснут, вытащить из кармана усача револьвер и, выбравшись из избушки, просто удрать? Явиться в леспромхоз и просто сказать, что эти убийцы Демьяна Лопатина увели его, Генку, под силой оружия? Но прежде всего надо завладеть револьвером…

Генка не спускал глаз с кармана усатого до тех пор, пока не почувствовал на себе чьего-то настойчивого взгляда. Генка чуть повернул голову и увидел, что на него смотрит Косых…

Дальнейшее было как во сне. В избушку вбежал караульный, поставленный заранее снаружи, что-то крикнул. Все стали выбегать в затянутый уже ранними сумерками лес. Генка услышал выстрелы. Длинными прыжками, хрипя и задыхаясь, мчался он сквозь частый ельник, обдирая на себе одежду, раня лицо, руки. А к избушке, только что оставленной, подбегал уже Авдей Пахомович Гудков. Старый уссуриец был на широких лыжах, которые легко несли его по глубокому снегу. На руке он держал ружьё. С Гудковым было несколько рабочих леспромхоза. Они бросились за Корнеем и Косых, а Гудков заметил Волкова.

— Ах, мерзавец, опять ты здесь! — яростно шептал он.

Этот парень никогда ему не нравился. И, удивительное дело, что нашла в нём хорошего дочка Ивана Морозова? Старый уссуриец не задавал себе вопросов, как и почему очутился здесь Генка. То, что он увидел его с убегающими бандитами, — этого для него было достаточно. Он поднял двустволку и ударил дуплетом по ногам беглеца.

Генка на бегу словно споткнулся. Точно раскалённое железо вошло ему в правую ногу выше колена. "Ранен", — похолодел он.

— Эй, — жалобно закричал он Корнею и Косых. — Не бросайте меня! Не бросайте!

Так и в эту решающую минуту он обращался за помощью к тем, от кого перед этим всеми силами стремился уйти.

— Не бросайте!

Его жалобный крик разнёсся по тёмному лесу. Внезапно выстрелы прекратились. К Генке подошли потные, разгорячённые Корней и Косых. Крошечная головка семейского дёргалась.

— Меня ранили, — сказал Генка Корнею.

— Новости! — закричал Храмцов. — Его ранили! А я что? Нянька тебе? Перевязывайся!

Дрожащими руками Генка расстегнулся, выпростал из-под штанов подол нижней рубахи, порвал её на себе. Получились короткие ленты. Генка связал их и перетянул ими ногу. Всё это он сделал наспех, торопливо, но боль как будто утихла.

Они пошли сквозь лес друг за другом. Генка, сильно хромая, а иногда и вскрикивая от боли, тащился позади. Всё более зло смотрел на него Косых. Наступила ночь, а они всё шли. Генка выломал ёлку, стал на неё опираться. Но силы его от потери крови, от раны, оттого, что надо, не останавливаясь, идти, быстро таяли. В голове у него всё перемешалось. В этой морозной ночи, в тайге, среди сугробов сыпучего, как песок снега, переливающегося под холодным светом луны, они бежали, как травлёные звери. В лихорадочном воображении Генки одна за другой возникали картины. Ему вдруг ярко, до галлюцинации, представились родные места, степь, по которой он уходил из Крутихи ночью два года тому назад, волки… Стая волков бежала по предутренней степи… От одного он отбивался тогда — и отбился. "Отобьюсь, отобьюсь!" — с отчаянием, злобой, ненавистью к тем здоровым, что идут впереди, думал Генка. Вдруг он упал, к нему подбежали Храмцов и Косых.

— Вставай, ну! — крикнул кто-то из них, — Генка не разобрал.

Он попытался приподняться.

— Живо!

Генка вскрикнул и опустился на снег.

Всего на одну минуту задержались Храмцов и Косых около Генки. Что с ним делать? Генка следил за ними, угадывая все их движения. Они переглянулись и, как тогда, в бараке, поняли друг друга без слов. Но понял это и Генка. Он закричал:

— Спасите, спасите! — и замахал руками перед собой, защищаясь.

В руках у Косых оказался нож. Он молча подскочил к Генке и выверенным движением ударил его ножом сверху пониже ключицы…

Спустя несколько дней на одном из участков советско-маньчжурской границы наши бойцы обстреляли неизвестного, который переходил реку Уссури по льду. Его ранили, но всё же ему удалось достигнуть противоположного берега. Плотный, коренастый человек шёл пошатываясь. Одежда его была порвана, правая рука перебинтована; сквозь повязку виднелась кровь. Широколицый, с всклокоченной бородой, он злыми глазами смотрел впереди себя и вокруг.

Это был Селиверст Карманов.

На Уссури чернели среди торосов и ледяных глыб предвесенние пятна. Пригревало солнце. Селиверст остановился и присел отдохнуть на сухой пригорок. Он смотрел за Уссури, где в дымке виднелось русское село. Вот и ещё один год миновал с тех пор, как он, приехав на Дальний Восток, впервые перешёл в этих местах границу. Тогда он думал, что "мужик подымется", что какие-то другие, внутренние силы найдутся, чтобы изменить там, за этой рекой, ненавистные ему порядки.

Прошёл год — и какой же результат?

Ничего не изменилось.

Осталось всё так, как было.

Сколько же ещё лет может пройти?

Неужели же никогда ничего не изменится?

Нет, этого не может быть! Вот знающие люди говорят, что война могла бы всё изменить. К войне готовятся японцы..

Селиверст вскидывает голову, зоркими ещё глазами смотрит на виднеющийся вдали берег. Затем, кряхтя, он поднимается и бредёт своей дорогой…

Весёлая колдунья весна опять расставляет на земле свои зелёные шатры. Щурясь на весеннее солнце, курский мужик Потап садит на бывшей усадьбе Волковых в Крутихе тоненькие яблоньки. Вот Потап посадил одно деревце, подровнял и огладил землю. За ним он посадит второе, третье — несколько рядков. Это ничего, что деревца такие маленькие, хрупкие. "Только бы принялись", — думает Потап. А там пройдёт время — и поднимется невиданный ещё в этих местах сад, заложенный в годы, когда в самых основах своих перестраивался старый уклад жизни… Но Потап не думает об этом: ему просто некогда… Он деловито ходит по двору. Тут же бегают с криками ребятишки из Потапова многочисленного семейства…