Джон О'Хара - Время, чтобы вспомнить все

— Спасибо, Билли, мы это знаем, — сказала Эдит. — Я немного поспала, и сейчас уже не сонная, но, думаю, мы последуем вашему совету.

— Мама, я совсем не хочу спать, — сказала Энн.

— Но давай сделаем то, что советует доктор Инглиш. Мы должны подумать о завтрашнем дне: если мы не выспимся, какие из нас завтра помощники? Билли, вы нас проводите в нашу комнату?

— Идемте со мной, — сказал доктор Инглиш. — Энн, твоя мать права: завтра тебе понадобятся силы.

— Я это понимаю, доктор Инглиш. Но я знаю, что не усну.

— Ну хотя бы попробуй, — ответил доктор. — Я могу дать тебе снотворную таблетку…

— Нет, не надо. И не кладите ничего в мой бульон, — сказала Энн.

— Такое мне и в голову не приходило, — отозвался доктор.

— Энн, извинись, пожалуйста, за свою грубость.

— Простите меня, доктор Инглиш, я не хотела вас обидеть, — сказала Энн.

— Мы все сейчас напряжены и расстроены, — сказал доктор.

Однако ни Эдит, ни Энн поспать почти не удалось. Но спать им мешали не только тревоги о Джо. Каждая из них остро чувствовала присутствие другой — прошло много лет с тех пор, как они последний раз спали в одной комнате. На самом деле прошло много лет с тех пор, как они были по-настоящему близки. Эдит гордилась тем, что у ее дочери прекрасная фигура, а Энн было приятно, что ее мать в отличие от многих других женщин с годами не располнела. Но все годы, пока Энн росла и взрослела, Эдит проповедовала скромность, и теперь ни мать, ни дочь не готовы были к тому, что им предстояло раздеваться в одной и той же комнате, и ни одна из них не была готова к сопутствующей этому интимности. Они не обнажились друг перед другом целиком и полностью — они переоделись в ванной комнате, — но, переодевшись в ночные, из тонкой материи, рубашки, мгновенно заметили друг у друга просвечивающие сквозь рубашку грудь и волосы на лобке. Эта интимность породила в них обеих неловкость, и поскольку ни одна из них не хотела обсуждать то, что их тревожило, они пожелали друг другу спокойной ночи и теперь лежали без сна, то и дело поворачиваясь с боку на бок и прислушиваясь к дыханию друг друга.

Уже не один год подряд каждая жила сама по себе. Например, разъяснения о пугающих таинствах менструации Энн получила не от матери, а от учительницы из школы мисс Холтон, и у Эдит, упустившей эту возможность сближения, больше не подворачивалось возможности сблизиться со своей повзрослевшей и продолжавшей взрослеть дочерью. Да она, пожалуй, подобных возможностей и не искала. И таким образом, Энн стала независимой от матери, однако места ее матери не заняла ни одна другая женщина, и потому Энн очутилась один на один с целым миром сексуальных отношений, оснащенная лишь тем, что она сама об этом знала, и тем, о чем догадывалась. В тот вечер, до того как она нашла отца лежащим у подножия лестницы, она ласкала одного мальчика, а он ласкал ее, и это настолько ее возбудило, что она в своем воображении очутилась в миллионе миль от откровенности со своей матерью. Энн находилась в той стадии, когда то, что она для себя открывала, и то, что она испытывала, казалось ей уникальным, хотя при этом она отлично представляла себе, с помощью какого именно акта родители произвели ее на свет. Об этом акте Энн редко задумывалась, но когда все же задумывалась, то представляла, как отец в полной темноте приходит к матери, но не испытывает при этом ни видимых, ни ощутимых радостей, тех радостей, которые испытала она сама, а потом завершает все финальным объятием — которого она еще не испытала, — так, как это делают все женатые люди. Ей до сих пор не удавалось — или она себе не позволяла — воображать своего отца предающимся любовным утехам. Ей легче было представить свою мать, предающуюся любви с каким-то неизвестным мужчиной, похожим на отца, но все же не с отцом. Энн не трудно было вообразить мать в постели почти с любым мужчиной, хотя она и не верила, что такое возможно. И если не считать того, что для отца это было бы ударом, Энн не сильно бы удивило, что ее мать для собственного удовольствия занимается любовью с каким-то другим мужчиной. В представлении Энн женское тело было предназначено для двух взаимосвязанных целей: получения удовольствия и рождения детей, — а ее мать ничем не отличалась от остальных женщин. Однако, как жена ее отца, она обязана была соблюдать ему абсолютную верность, и у Энн не было никаких причин считать, что мать обманула его доверие. Энн знала, что, когда выйдет замуж, своему мужу изменять не будет.

Ночью к матери с дочерью никто не заглядывал, и только в семь тридцать утра медсестра принесла им гренки, яйца всмятку и кофе. Эдит позвонила Мариан и попросила принести им дневную одежду, а потом поговорила с Джоби. К ее раздражению, но и облегчению, Эдит узнала, что Мариан уже рассказала мальчику о случившемся с его отцом несчастье.

— Почему ты не сказала мне про отца?

— Потому что ты спал и ничем не мог ему помочь. Не надо, Джоби, расстраиваться. Не надо расстраиваться.

— Я могу прийти вместе с Гарри?

— Да, конечно, но отца ты сможешь увидеть только на минуту. Он все еще спит.

— А мы едем в Европу?

— О Боже мой, — сказала Эдит. — Нет, поездку придется отменить. Сломанная нога заживает не скоро.

— Отцу придется ходить с палочкой?

— По меньшей мере с палочкой. Но сначала на костылях.

— Ему придется лежать в больнице?

— Думаю, что да. И довольно долго.

— Все лето?

— Возможно.

— Значит, он не сможет играть в гольф, — сказал мальчик.

— Не сможет. А теперь, если у тебя нет других важных вопросов, мне придется прервать наш разговор.

— А папа умрет?

— Нет, нет, нет, Джоби. Ты о таком даже не думай, — сказала Эдит.

— Ну, позвонили из газеты и спросили, правда ли, что у папы сотрясение мозга.

— Откуда ты это знаешь?

— Потому что я взял трубку и они подумали, что я — это ты.

— Если они снова позвонят, ничего им не рассказывай. Скажи только, что, если им нужна информация, пусть звонят дяде Артуру Мак-Генри.

— У мальчика из футбольной команды школы «Гиббсвилль» было сотрясение мозга, и он умер. Я помню.

— У него было совсем другое сотрясение. А сейчас мне надо кончать разговор, а тебе, чтобы поехать с Гарри, надо собираться.

Из-за новости о несчастном случае с Джо мрачное настроение царило и на Мейн-стрит, и в домах на Лэнтененго, и в мужских парикмахерских, и в клубе «Гиббсвилль», и в трамваях на Маркет-стрит, и в сигарных лавках, и рядом с фонтанчиками газированной воды, и в сорока пяти салунах города — в каждом месте, где только собиралось хотя бы с полдюжины людей. Ни один человек не сказал: «Так ему и надо», — но многие говорили: «Как жаль, что такое случилось». Боб Хукер печатал в газете на первой странице бюллетень о состоянии здоровья Джо, и когда через три дня было объявлено, что Джо «вышел из критического состояния, но еще не в силах принимать посетителей», жители Гиббсвилля возвели Джо в разряд людей с недугом, оправиться от которого ему удастся весьма не скоро.