Джон О'Хара - Время, чтобы вспомнить все

— Ох уж эти мальчико́вые чулки, — сказала Шарлотт.

— Именно мальчико́вые чулки я без конца и штопаю.

— Но это не тягостная обязанность, не для наших детей. Артур чудный мальчик. Мы с Беном так радуемся, что у Джо такой замечательный друг, как Артур. Лучший друг.

— О Боже мой! Джо — это… Я даже не могу выразить словами, как мы любим Джо.

— И они прекрасно ладят.

— Правда же? Так прекрасно ладят.

Шарлотт вздохнула.

— Я не понимаю, как такая женщина, как Бланш Монтгомери… как она может называть себя леди?

— Точно.

— Наши мальчики ходили на десятки утренников, десятки …

— По крайней мере, — сказала Бесс, а потом задумалась, будто подсчитывая про себя. — Десятки.

— И всегда вели себя как молодые джентльмены. Знаете, Бесс, нам никогда не добиться полной правды о том, что случилось в доме Бланш Монтгомери. Уверяю вас, я ни на минуту не поверила этой нелепой истории, которую мне рассказала Бланш. Она, видите ли, явилась ко мне в тот же самый день.

— Неужели?

— Еще до того, как пришел Джо, весь перепачканный грязью и серьезно простуженный. О да. Бланш явилась сюда со своими обвинениями против десятилетнего мальчика, двух десятилетних мальчиков. Не только Джо, но и Артура. Артур тоже простудился?

— Немного… простудился.

— Вот о чем я подумала. Что-то там произошло такое, из-за чего мальчики убежали из дома, даже не захватив свои пальто и шапки. Может, все и началось с игры «Спрячь наперсток», но наверняка это далеко не все. Что-то там случилось.

— Я, Шарлотт, тоже так думаю.

Шарлотт расправила юбку и сложила руки на коленях.

— Что же нам делать с Бланш Монтгомери?

— Я не знаю. Вы что-нибудь придумали?

— Как она посмела оскорбить наших мальчиков перед всеми их друзьями настолько, что они не могли этого больше вытерпеть. Конечно, мы можем позаботиться о том, чтобы ноги наших детей в ее доме больше не было. Это само собой разумеется. Но этого недостаточно. Во всем случившемся виновата Бланш, и ей нужно преподать урок.

— Надо ее исключить из Ассамблеи.

— Что-то в этом роде, но не это. Монтгомери были членами Ассамблеи с ее основания.

— Да, это правда.

— Она ведь в вашем рукодельном клубе?

— Да, она была в прошлом году. Но к сожалению, не в этом.

— И в «Гильдии алтаря».

— О да. Работает не покладая рук.

— Боюсь, нам не удастся убрать ее оттуда. Это скорее скажется на семье Монтгомери, чем на ней самой. Но есть одна вещь…

— Какая вещь, Шарлотт?

— Ну, все эти организации вроде рукодельного клуба или «Гильдии алтаря» — тут мы ничего поделать не можем. Но есть другие места — не организации. Например эта группа, которую вы организуете на следующий год, — маленький вечерний клуб.

— Артур в нем председатель.

— Так мне Бен и сказал. Естественно, в моем положении нам пришлось отказаться, но пока что у него даже нет названия, правда?

— Нет, у нас пока что даже нет для него названия. Просто маленький неофициальный вечерний клуб. Раз в месяц, ноябрь, декабрь, январь, февраль и март.

— И Бланш Монтгомери в такой клуб до смерти хочется попасть. Выскочка из Рединга, а некоторые приятные люди, которые прожили здесь всю свою жизнь, об этом клубе даже не узнают. После того как она оскорбила наших детей, я бы за обеденным столом не захотела и близко с ней сидеть. Думаю, с этого можно начать.

— О, я могу позаботиться о том, чтобы они не получили приглашения.

— Вы, Бесс, имеете здесь такое большое влияние. Если ее без всякого шума все станут игнорировать и люди перестанут принимать ее приглашения, тогда она, возможно, поймет, что маленьких детей нельзя оскорблять безнаказанно. Она сидела в этой самой комнате… Я в жизни не видела женщины с такой нечистой совестью. А когда я увидела моего мальчика, всего перепачканного грязью и дрожащего от холода… ну, с Артуром, наверное, было то же самое, и вы, Бесс, наверное, чувствовали то же, что и я.

— О да, — согласилась Бесс.

— Я ничего не скажу о вечернем клубе никому, даже Бену. Вы позаботьтесь о нем так, как считаете нужным, и, возможно, госпожа Монтгомери тогда поймет, что не может не считаться с чувствами матерей. И если решите, что я чем-то могу вам помочь, Бесс, немедленно мне скажите. С нашими мальчиками обошлись просто гадко, но нас с вами это сблизило, как никогда.

— Я вам, Шарлотт, обещаю все сделать.

— Дорогая моя Бесс, самые лучшие друзья — это старые друзья, верно?

— Точнее не скажешь.

То, что чету Монтгомери не включили в маленький вечерний клуб, стало очевидным, только когда в него негласно набрали ограниченное число в двадцать супружеских пар и после этого перестали принимать заявки. Клуб этот был неофициальным: у него не было офиса, не было помещения, не было официальных бланков, и он нигде не вывешивал никаких объявлений. Назвали его «Второй четверг», и в названии слово «клуб» не фигурировало. Когда выяснилось, что Монтгомери в него не входят (и когда стало известно, что им даже не предложили в него вступить), их социальному положению пришел конец. Стратегия Шарлотт предусматривала личное оскорбление Бланш Монтгомери, но у нее не было нужды планировать свою месть слишком тщательно. То, что чету Монтгомери не приняли во «Второй четверг» уронило их в глазах как членов клуба, так и всех остальных, и никто, или почти никто, не знал, почему именно это случилось. Еще вчера Монтгомери были одной из первых семей в городе, а сегодня они всего лишь одна из старых семей с деньгами. И даже Бланш Монтгомери не подозревала в этом Шарлотт, которая не была членом «Второго четверга», так же как не подозревала и Бесс — женщину, неспособную на интриги. Злясь и рыдая, она винила во всем саму себя, но так никогда и не узнала истинной причины нанесенного ей оскорбления. Может, она тратит слишком много денег на наряды? А может, она флиртовала с чьим-то мужем? А может, им не понравился цвет, в который она перекрасила старый особняк Монтгомери? Она полностью сознавала грандиозность своего провала: ее не спасло даже то, что она замужем за Монтгомери. Но то, что он был женат на ней , оказалось достаточной причиной для того, чтобы нанести обиду семье Монтгомери. В 1930 году, когда ее сын, адвокат, защищал крупных бутлегеров и публичные дома, одевался как бутлегер и был одним из главных клиентов проституток, она по-прежнему винила во всем себя и желала, чтобы ее сын стал таким, как Джо Чапин.

Шарлотт как-то между делом сказала Бесс Мак-Генри, что та отлично справилась со своей работой, однако Шарлотт настолько глубоко была погружена в обязанности матери Джо, что не собиралась посвящать свою жизнь происшествию у Монтгомери. У нее были другие заботы. Шарлотт без всякого труда убедила чету Мак-Генри, что их мальчик обязан учиться в частной школе. Артур Дэвис Мак-Генри в 1870 году окончил обычную государственную школу в Гиббсвилле, а потом учился в колледже Дикинсон. Школьное образование считалось в то время достаточным, колледж — любой колледж — был уже роскошью. Задача Шарлотт облегчалась тем, что Артуру-младшему хотелось делать то же самое, что делал Джо, и Артур Дэвис и Бесс Мак-Генри обрадовались частной школе ничуть не меньше своего сына. Но семья Мак-Генри была предана колледжу Дикинсон, и убедить их, что Артур должен поступить в Йель, было непросто. И дело было не в деньгах. Разница в оплате учебы в Йеле и в Дикинсоне, Лафайетте или Мюленберге была несущественной. Но в Пенсильвании явное предпочтение отдавалось хорошим местным колледжам, и существовало некое предубеждение против Йеля, считавшегося заведением новоанглийским, и против Принстона, в котором слишком сильно было влияние южных штатов. Для жителей Гиббсвилля университетом был Университет Пенсильвании — заведение традиционное. Но он был в Филадельфии, а многие семьи предпочитали, чтобы их сыновья учились в городах поменьше — Истоне, Оллентоне, Карлайле. У большинства тех, кого посылали в Йель, было новоанглийское прошлое, и таковое, например, было в семье Чапин. Не было никаких сомнений в том, что Джо Чапин пойдет в Йель, но на то, чтобы убедить семью Артура Мак-Генри отдать предпочтение не Дикинсону, а Йелю, ушло пять лет. Самым убедительным аргументом оказалось не то, что Йель лучше Дикинсона, а то, что преимущества будущих дружеских связей помогут Артуру, как они надеялись, стать выдающимся адвокатом. И это рассуждение имело под собой почву. Владельцы компании «Уголь и железо» жили в Филадельфии и Нью-Йорке, где выпускников Йеля было гораздо больше, чем в Гиббсвилле.