Джон Брэйн - Путь наверх

— Любовниками-друзьями,— повторил я.

Когда я развернул машину и мы пустились в обратный путь, Элис не проронила ни слова. Но всю дорогу она улыбалась. И волосы у нее,— вероятно, это была игра освещения — сияли, словно нимб. Я вел машину на большой скорости по узкому крутому спуску с Воробьиного холма, заворачивая, словно по рельсам, по извилинам пути. Я чувствовал необычайную уверенность в себе, мотор тянул так, точно его мощность возросла вдвое, а мне сам черт был не брат. Я стал любовником замужней женщины, я проводил вечера с дочкой самого богатого человека в Уорли, я, черт побери, горы мог свернуть. Пусть судят обо мне как угодно, но в те годы пресыщен я, во всяком случае, не был.

Я провел рождество у моей тетки Эмили. В ночь, когда я покидал Уорли, выпал снег. Он лишь слегка припорошил улицы — это было как новогодний подарок, чтобы заставить глаза девушек гореть ярче и святочные песни звучать в лад, а дома́ — казаться выше, и горбатей, и таинственней и манить к себе предчувствием необычайных приключений с хорошим концом. На улицах толпилась уйма народу, и у всех были одинаково счастливые лица, несмотря на то, что их заманили сюда владельцы магазинов, газеты и Би-Би-Си. Ощущение счастья, незатейливое и простодушное, как детская сказочка, реяло в воздухе вместе с каждой снежинкой, с каждым ударом колокола на ратуше.

Нелегко было покидать Уорли в эти дни. Я чувствовал себя так, словно меня отсылают домой, когда праздник еще не окончен и с елки не начали снимать подарки. По правде говоря, весь декабрь я был какой-то неприкаянный: побывал на вечеринке, которую устраивали «Служители Мельпомены», и еще на каком-то детском спектакле, где изображал заднюю половину лошади, и перецеловал всех девушек после традиционного завтрака с вином в муниципалитете, и все же чувствовал, что мне нет места в общем веселье, потому что я должен был покинуть его, прежде чем все эти приготовления приобретут смысл, прежде чем наступит тот краткий период, когда на столах появятся индейки и пироги, вино и виски, когда дверь каждого дома гостеприимно распахнется, а категории вдруг утратят значение. Не то чтобы я серьезно верил в подобное чудо, но в Уорли можно было по крайней мере хотя бы мечтать о нем.

В Дафтоне, где снег, казалось, превращался в сажу, прежде чем коснуться земли, никакие мечты не были возможны. Рождество там всегда выглядело каким-то пристыженным, будто понимало, что толкает людей на глупую и пустую трату денег. Дафтон и веселье никогда не ладили друг с другом. И дом на улице Дубовый Зигзаг показался мне темным, душным, тесным, загроможденным вещами.

Конечно, я по-прежнему был привязан к тете Эмили и ко всему ее семейству, но теперь я уже проделал слишком большой путь Наверх и невольно начинал смотреть на своих близких как на чужих, и был сам себе немного противен из-за этого. Мои родственники были добрые, порядочные, щедрые, великодушные люди, но они уже стали для меня людьми не моего круга.

Я сказал примерно что-то в этом духе Чарлзу на второй день после сочельника, когда мы встретились с ним в «Старой пушке».

Это был дафтонский загородный ресторан. Он стоял на вершине невысокого холма, среди огородных участков и курятников. От нашего Дубового Зигзага до него было примерно полчаса ходьбы, и трудно сказать почему, но только это был единственный более или менее приличный ресторан в Дафтоне. Все остальные были не то чтоб очень уж захудалыми кафе и кабаками, но там, даже в «парадных залах», вы всегда могли столкнуться с каким-нибудь пропахшим потом парнем в спецовке. Владелец же «Старой пушки», пожилой угрюмый отставной офицер, не слишком любезно принимал посетителей, которые пытались без воротничка и галстука проникнуть в «парадный зал», и в результате его ресторан стал единственным заведением, где можно было увидеть представителей местной знати, вернее тех, кто сходил у нас за таковую. Когда-то я провел немало веселых вечеров в «Старой пушке», но в этот день, поглядывая по сторонам, понял вдруг, что они уже никогда не возвратятся. Ресторан был слишком маленький, слишком грязный, слишком общедоступный. Прожив около четырех месяцев в Уорли, я уже очень хорошо понимал, что такое настоящий загородный ресторан или старозаветный кабачок.

— Когда я трезв, выносить Дафтон мне уже не под силу,— сказал я Чарлзу.

— Что верно, то верно,— отозвался он.— До чего же я буду рад, когда окажусь в Лондоне.

Уже с месяц назад я знал, что Чарлз подыскал себе работу в Лондоне, но когда он так, вскользь, упомянул о своем отъезде, я почувствовал себя очень одиноким и потерянным.

Вероятно, в душе мне хотелось, чтобы Чарлз никогда не покидал Дафтона. Тогда по крайней мере я мог бы быть уверен, что в моем родном городе мне будет с кем перекинуться словом. Единственное достоинство Дафтона заключалось в том, что он никогда не менялся. Чарлз для меня был неотъемлемой частью Дафтона. С его отъездом город, казалось, делал последний шаг к полному омертвению.

— Эх ты, косоглазая свинья,— сказал я.— На черта тебе уезжать из Дафтона? С кем же я буду отводить душу, когда приеду сюда погостить?

Чарлз извлек из кармана грязный носовой платок и сделал вид, что утирает слезы.

— Твой столь изящно выраженный призыв к моим дружеским чувствам невыразимо меня растрогал. Но я не могу остаться в Дафтоне даже ради того, чтобы доставить тебе удовольствие. Ты знаешь, когда я прихожу в этот кабак, мне не нужно ничего заказывать. Они уже автоматически наливают пинту пива. А если я прихожу не один, то достаточно мне только кивнуть два раза — и они знают, что надо подать горькое пиво. Кроме того, я, кажется, слишком пристрастился к этому зелью… Так что Лондон — единственная возможность вырваться из этого вонючего города.— Чарлз поглядел на свою кружку с выражением комического вожделения на пухлом, странно ангелоподобном лице.— Дивный, дивный эль,— сказал он.— Твердыня индустриального Севера, оплот британской конституции! Если бы в Дафтоне хотя бы на один день закрылись все кабаки, к десяти часам вечера в городе не осталось бы ни одного целого стекла и ни одной девственницы.

— И того и другого, сдается мне, здесь и сейчас не так уж много,— заметил я.

— Я делаю что могу,— сказал Чарлз.— Кстати, а как твои успехи по этой части?

— Недурны. Встречаюсь с Элис каждую неделю.

— Погода стала как будто холодна для таких встреч? — заметил Чарлз.

— Приятельница предоставила ей свою квартиру в Леддерсфорде.

— Будь поосторожнее, дружище.

— Элис не из тех женщин, которым непременно нужно тебя поработить. У нас совсем не такие отношения.— «А какие все же?» — подумал я. И припомнил, как однажды, полузакрыв глаза, украдкой наблюдал за ней, когда она подняла мою рубашку, валявшуюся на полу возле кровати, и поцеловала ее, а заметив, что я все видел, покраснела и отвернулась. И, вспомнив это, я почувствовал что тоже краснею.