Владимир Шпаков - Смешанный brак

– Я не бюргер! Просто я не понимаю смысл таких путешествий. Что ты хочешь найти? Ты сам видел: это абсолютно материальная цивилизация! Они никогда не имели нормального быта, и сейчас, когда появилась возможность, тратят на устройство жизни все свои силы.

– Но это не моя конечная цель. Белая страна – еще один тамбур, исключающий резкий переход из одного мира в другой…

Гюнтер хихикает:

– Это и есть твой продуманный план?

– Если угодно – да.

– То есть ты рассчитываешь по ту сторону белорусской границы найти что-то иное? Тогда счастливого пути!

На следующий день я окажусь на местном рынке, где увижу за прилавком Павла и Марину, продающих переправленную через границу обувь. Мне расскажут, что рынок тоже принадлежит ему , невидимому и всевластному императору, держащему в своих руках столько всего, что и удержать-то трудно. Власть давно уже держится не на политике, а на материи: на этих бесчисленных кроссовках, брюках, юбках, бюстгальтерах, компьютерах, мобильных телефонах, чье разнообразие и количество обретает на вещевых рынках поистине зловещий масштаб. Материальное захлестывает, как цунами, это бесстыдная стихия, заменившая собой все и вся, царящая в польском городке, недавно мной покинутом; и в Париже она царит, и в Гонконге, и в Гонолулу…

На этом вселенском рынке не было места Норману. Он – нечто исключительное, а это что-то предельно банальное, противоположное тому, о чем я напряженно размышляю. Поэтому я устремляюсь вон из города; я почти бегу, пока не оказываюсь в лесу, среди трав и деревьев.

Спустя время я пойму: в лесу действительно спокойно. А в городах – не очень. Эти населенные пункты даже нельзя было назвать городами, скорее, городками или большими деревнями, где чужак сразу заметен. Тем более – чужак в армейской форме и с акцентом. Как они узнавали про акцент? Заговаривали со мной, любопытствовали, иногда сами рассказывали о себе или каких-то новостях. Я ночевал либо в дешевых и грязных придорожных гостиницах, либо раскладывал на укромной поляне спальный мешок – лето было еще в разгаре. Досаждали разве что комары, да еще, пожалуй, чудовищная пища в здешних кафе. Моей основной едой был черный горький шоколад, продававшийся в некоторых магазинах, и несладкое печенье, которое называлось «галеты». Мой костюм постепенно делался похожим на рюкзак: из него еще не лезли нитки, но дорожная пыль уже въелась в ткань, и та потускнела, делая меня неотличимым от зеленой пропыленной листвы деревьев, стеной стоящих вдоль трассы. «Лес, лес, ничего кроме леса? Нет, солдат, кроме леса, тут еще памятники и надписи. Много надписей. И много памятников».

На площадях высился Ленин разных размеров: большой, маленький, с кепкой, без кепки (вариант: бюст Ленина, стоявший в одном из скверов). Вождь словно приветствовал меня в каждом населенном пункте, так что я его даже полюбил. Новое место сулило неожиданности, далеко не всегда приятные, только Ленин с поднятой каменной или бронзовой рукой был ожидаем, предсказуем, надежен, он словно говорил: «Guten Tag, Kurt!». Надписи вдоль дороги тоже постоянно говорили, диктаторски насилуя мое сознание. «Совхоз “Гигант”». «Слава труду!». «Лес – это жизнь!». Или так: «Лес – наше богатство!».

И над всем этим незримо присутствовал всемогущий он , что я особенно отчетливо понимаю в городке со странным названием Желудок. В очередное кафе меня вначале не пускают, затем официантка, посмотрев на часы, спрашивает:

– Двадцать минут хватит, чтобы перекусить?

– Десять минут хватит, – говорю, сглатывая голодную слюну, – то есть: пять минут хватит!

– Тогда заходи.

В зале я замечаю отдельный стол, уставленный разнообразными закусками, к которым добавляют бутылки, тщательно расставляя их среди множества тарелок. Когда без всякого заказа приносят какое-то блюдо, я внимательно смотрю на тарелку, потом на официантку.

– Селянка, – говорит она. – Ее можно съесть за пять минут.

– Точно можно? – спрашиваю с тревогой.

– Очень вкусная селянка. И стоит недорого, так что давай, не теряй времени!

Блюдо и впрямь съедобное, что я расцениваю как соответствие названию городка. Желудок должен заполняться нормальной пищей, а не приготовленными на прогорклом масле шницелями, где вместо свинины – хлеб и целлюлоза.

– А это для кого угощение? – спрашиваю, расплачиваясь.

Официантка поднимает глаза вверх: мол, оттуда люди приедут. Из Минска!

– Неужели… – я вдруг перехожу на шепот. – Неужели он ?!

– Кого ты имеешь в виду? А-а, поняла… – она машет руками. – Ну, ты сказал! Разве он станет в такой забегаловке столоваться?! Охрана его будет проездом, вот нам и позвонили, мол, накормите ребят. В нашем Желудке больше приличных мест нету, ты сам убедишься. Надолго к нам? Ах, тоже проездом… Ну, забегай, если задержишься. А пока вставай и на выход! Нам сказали: когда ребята будут обедать, зал очистить, ясно?

В Желудке почему-то не было Ленина, а может, я его не нашел. То есть я его не искал – меня интересовала гостиница, которую я тоже не нашел. Зато нашел группу молодых людей, стоявших возле магазина и что-то пивших из бутылки.

Далее начинается театр абсурда. Спектакль можно назвать «Депортация», это будет правильно. Режиссера зовут Михась, он же является исполнителем главной роли. Еще одна роль отведена мне, незваному гостю, остальные участники (безымянные) являются статистами.

Итак, я приближаюсь к компании молодых мужчин, надеясь что-то узнать насчет гостиницы. У них загорелые красноватые лица деревенских людей, которые много времени проводят под солнцем, а еще много пьют.

– Гостиница, говоришь? А сам-то откуда? Немец?! Интересно, немцы здесь давно не появлялись…

Они смотрят на меня с любопытством, как аборигены на Джеймса Кука. Один абориген предлагает «огненную воду»: выпей, но его бьет по руке исполнитель главной роли. Его лицо самое красное, что оттеняет белая рубашка, не заправленная в брюки.

– Меня зовут Михась, – говорит он медленно, – я здесь главный.

– Вы главный?

– Да. Я главный. Поэтому… Хальт! Аусвайс!

Я с испугом таращусь на него (не ожидал!).

– Вам нужны мои документы?!

– Нужны. Ты будешь показать мне документы. Если не показать – будет проблема, нах!

– Проблема нах… Но вы же не милиционер, правда?

Его лицо еще больше багровеет.

– Ты с кем меня равняешь, падла?! С мусорами?! Да я этих мусоров… В рот имел, понял?!

Он упирает в меня палец, толкает, но я крепко стою на ногах. Отшатывается Михась, так что статистам приходится его удерживать. А я вдруг понимаю: он не просто пьян – смертельно пьян!

– Аусвайс, – протягивает он руку, и я, как загипнотизированный, отдаю паспорт. Михась пролистывает страницы, сверяет фото с моей физиономией и прячет паспорт в карман рубашки.