Аркадий Крупняков - Вольные города

Строиться заново на этих местах люди не захотели, а порешили всем гуртом перебраться на родную землю, на Русь. Вмеси 1со всеми уехал и Никита со своей старухой, дочкой и внучком, не остался и Гришка с семьей. Только Семен пожелал жить в Кафе.

Вернулись в свою подмосковную деревеньку Малый Сурож, стали там жить. Потом прикупил Никита в Москве домишко, там поселил Гришку и завел ему торговлю немалую в суровском ряду. Ольга в Москву ездила мало, все больше жила в деревне.

Чтобы не сидеть дома сложа руки, нашла дело. По ее просьбе Никита откупил около Малого Сурожа несколько десятин земли и выращивает на той земле лен. Ольга нанимает людей, следит за тереблением, помогает стелить лен на вылежку, отдает потом мять, чесать и прясть малосурожским бабам. Завела там избу, установила станы, наняла сорок ткачих — полотна для лабазов по­ставляет всякие. Однажды в пору осеннюю пришлось ей выехать в Сурожек на несколько недель. Васятку взяла с собой. В горнице при ткацкой избе спала одна, без служанки. В одно утро просну­лась поздно. Лежала в постели, слушала, как по двору ходили ба­бы да на насесте горланил петух. Васятка не проснулся. Вдруг под окном брякнули гусли. Зазвенела одна струна, потом другая, и начались мелодичные переборы. Сразу вспомнился дед Славко, а за ним и любимый Василько. Защемило сердце, заныло в груди.

А гусляр все играл да играл. Как гром гремит перед дождем, так и гусли рокотали перед песней. Все тише и тише звенят стру­ны, и, когда зазвучали чуть заметным ручейком, гусляр запел:

Ой, да море-океан, море синее,

Море синее, да наше море Русское,

На твоем берегу Черен камень стоит.

Да о камне том наша песнь звенит.

Ольга соскочила с кровати и, босая, подбежала к окну. При­никла к раме, вслушиваясь в каждое слово.

Ой, как слетались к тому камешку Все невольники да все колоднички.

Выбирали атамана Ваську Сокола.

Ваську Сокола да буйну голову.

«Про него, про Васеньку, песня, до моего оконца прилетела»,— прошептала Ольга и подняла рамку окна. Слепец, такой же ста­рый, как и дед Славко, только ниже его и темнее лицом, пел:

Гы веди-ка нас, друг-товарищ честной Да атаман лихой.

Ты неди-ка нас на землю вольную Да за Дон-реку за свободную.

— Вы. ватажнички да мои милые.

Да сокол тки вы все ретивые.

Не пойду я с вами да на Дон-реку,

Мне сударушка моя здеся жить велит.

Вокруг слепца собрались бабы и мужики, слушают бывальщи­ну, промеж собой перешептываются. А гусляр ведет песню-былину. И говорятся в ней до боли знакомые Ольге слова: «Обиделись ва­тажники на атамана и оставили его у Черного камня и ушли все на Дон. И остался Сокол один, как птица с подсеченными крылья­ми. И попал в полон. И некому было вызволить его».

Подлечил соколик крылышки Да, взмахнув, из плена вырвался.

И летал по поднебесью он Мало-много целых сорок ден.

По степи донской он все порыскивал,

Все ватажников своих искал-поискивал.

И нашел да атаман своих соколиков,

И опять над ними стал он властвовать.

Искать с ними волю-вольную,

Волю-вольную да жизнь свободную.

Ольга оделась на скорую руку, выбежала из избы и, осторож­но взяв слепца за руку, сказала:

— Пойдем, дед, ко мне. Я тебя молочком напою.

Когда старец поел и, собрав хлебные крошки, бросил в рог, Ольга спросила:

-- Скажи, дед, от кого ты эту песню перенял?

— В рязанской земле, во граде Переяславе случилось встре­титься мне с другим гусляром. Былину он с самого Дона принес и мне передал.

В это время проснулся Васятка. Мать подбежала и помогла сыну перебраться на лавку.

— Деда Никита? — спросил мальчонка.

— Нет, это другой деда. Хочешь, он тебе на гуслях поиграет?

Гусляр подошел к Васятке и, слегка касаясь пальцами, ощу­пал его лицо, ручонки и ножонки.

— Про што тебе, дитя малое, сыграть-то? Я и не знаю.

— Про Сокола спой,— тихо попросила Ольга.

И снова звенит песня о море Русском, о Черном камне, об ата­мане Ваське Соколе. Ольга знает, что все в этой песне от слова до слова — правда. И верит она, что жив ее суженый и снова при­дут для нее счастливые и радостные дни.

Под вечер в деревню приехал Никита. Сильно сдал, постарел славный сурожский купец, сгорбился, седой как лунь. Великий князь к старому купцу относится уважительно, ни одного дела, касаемого южных соседей, без его совета не делает. Великая княгиня Софья тоже расположена к купцу, а особенно к его дочке. Софью в Москве не любят, считают римлянкой. Близких у нее нет. А Оль­га и по-гречески говорить может, и по-фряжски, обе воспитаны на берегах одного моря. Великая княгиня не раз находила Ольге же­нихов, Никита тоже уговаривал дочь выйти замуж, но она не­преклонна.

Вот и сейчас, приехав, Никита разделся, пошел в горницу, по­целовал дочку, сказал:

— С утра собирайся в Москву. Великий князь меня зовет.

— Так ведь тебя...

— Княгиня велела, чтоб с дочкой. К тому же снова зван ко двору князь Михайло Верейский с сыном Яшкой.

— Опять свататься будут?

— Ну и будут. Кто ты теперь? Ни девка, ни вдова и не муж­няя жена. Княгиней будешь, дурочка.

— Браниться научился, батюшка, под старость-то лет.

— Доколе одна жить будешь? Застареешь — кому будешь нужна?

— Вася скоро вернется.

— Да сгинул он, без вестей пропал!

— Была весточка. Сегодня гусляр былину про него пел.

— Так уж и про него?

— Я четырежды заставила пропеть эту песню, все запомнила. Вот послушай... — И Ольга пересказала отцу былину от слова до слова. Никита подошел к дочери, обнял ее:

— И вся-то ты в меня, однолюбка. Не бранить тебя надо бы, а плетью. Васютка спит?

Ольга кивнула головой. Дед подошел к кроватке, долго глядел на разметавшего ручонки по подушке внука, сказал тихо:

— Спит, разбойник.

* * #

Князь Иван Васильевич хоть и был своенравен, и делал все по- своему, но советоваться любил. И не столько на думах, с бояра­ми. На думах всегда было шумно, бестолково. Еще не забыты ста­рые распри, все еще ссорятся братья князя из-за наделов, советники не столько советуют, сколько чинятся да рядятся да спорят. Потому князь чаще собирает нужных ему людей у себя дома по- простому, без мест и чинов. Сегодня у великой княгини Софьи Фо­миничны должны быть воевода Михайло сын Андреев Верейский, митрополит Геронтий—друг и духовник Софьи, князь Патрикеев, купец Никита Чурилов с дочерью да дьяк Васька Мамырев.

Когда князь пришел в гостевую палату, там была только одна Софья со служанками. Девки проворно метали на стол яства, ви­на, кубки. Иван поцеловал жену трижды, сел к окну на лавку, застланную сукном, навалился грудью на высокий подоконник, долго глядел сквозь решетку на кремлевский двор.

— О чем задумался, свет мой, Иоанн Василии? — спросила Софья, положив ему руки на плечи.