Аркадий Крупняков - Вольные города

...Когда Василько и Авилляр выехали с донского берега, он и вправду думал, что едут они разведать ордынские земли. В конце первого дня пути паша отослал куда-то двух всадников, на второй еще одного, на третий снова двух. На четвертый день прибыли к берегам Итиля. Паша отослал последнюю пару всадников, отдав им и своих лошадей. Когда сели в лодку, Авилляр сказал, что они поплывут в Сарай-Берке, к хану.

— Да не надо мне к хану! — воскликнул Василько, почуяв что-то недоброе в замыслах турка.

— И мне тоже не надо к хану,— спокойно ответил Авилляр,— мне надо в Москву, и Ахмат нас туда проводит.

— В Москву?! Там мне тоже делать нечего! Мне в ватагу надо.

— В ватаге Ивашка все, что надо, сделает. Я с ним говорил. Я ему сказал: если мы скоро не вернемся, пусть не беспокоится. А ты в Москве жену свою поищешь. Может быть, она там, а?

И это решило все. Василько махнул рукой («Эх, мол, была не была».) и сел за весла. Он и вправду поверил, что турок его лю­бит и желает ему добра.

Посланник султана проявил к хану великое почтение: вошел в шатер, стал перед Ахматом на одно колено и, низко склонив го­лову, передал письмо великого Баязета. Правда, султан ничего в письме важного не писал, но назвал Ахмата братом своим и про­сил к его советнику Нагир-паше Авилляру быть милостивым.

— Велика ли просьба твоя, Нагир-паша? — спросил хан.

— Если будет твоя милость, проводи меня до Казани,—сми­ренно ответил Авилляр.

— Хоть сейчас. Провожу до Итиля, дам лодку, людей дам, плыви. Только зачем тебе туда ездить?

— Об этом я могу сказать только тебе одному.

Ахмат повел глазами вокруг, и вмиг опустел шатер.

— Прости, великий хан,— начал степенно говорить паша,— мо­жет, речи мои обидят тебя — не гневайся на слугу за то, что он будет говорить устами султана.

— Говори. Я слушаю.

— Во многих походах бывал ты, великий; спал и в шатрах, и в повозках, а всего более, подобно простому воину, спал ты на зем­ле около костра...

— Да, это так. Я провел суровую жизнь воина,— довольно про­изнес хан.

— И ты хорошо знаешь закон: защиту от огня делают те, кто спит рядом с костром. Спящие за ними не заботятся об этом. Но что им делать, если воины первых рядов забыли закон ночевки?

— Я не пойму, к чему ты говоришь это?

— Великий и жаркий костер раскладывает на русской земле князь Иван. Все шире и шире разрастается его пламя. Мой пове­литель думал: воины могучей Золотой Орды, живущие рядом с Русью, потушат это пламя, и оно не опалит наши улусы. Но про­сти, великий, твои воины поджимают поджаренные ступни под брюхо или отодвигают отяжелевшие от долгой спячки зады по­дальше от жары. И султану приходится посылать своих поддан­ных в пламя, чтобы узнать, где берет силу русский огонь?

— Ты говоришь неправду! — воскликнул Ахмат,— это поддан­ный султана Гирей хан, поджавши хвост, дал Ивану шерть на дружбу. Это властитель Казани называет Ивана своим братом. Нет, мои воины с весны готовы идти на Москву, и только нереши­тельность моих соседей мешает мне двинуть их в поход.

— Если это верно, то не медли, великий хан. Устами могучего и мудрого Баязета говорю тебе: не медли!

— Не могу ли я надеяться на помощь султана?

— Уезжая сюда, я тоже спросил его об этом. И султан мне сказал: «Мой брат, повелитель Золотой Орды, не нуждается в по­мощи. Он могуч, храбр, он потомок Темучина и сам прижмет к земле высокомерного Московита».

— Слава аллаху, что брат мой Баязет верит мне,— приложив руку к груди, сказал Ахмат.

— Если же почему-то судьба будет неблагосклонна к мужест­венному Ахмату, сказал мне султан, то я двину ему на помощь всю силу правоверных. Во имя нашего пророка Мухаммеда мы не оставим его в беде.

— Да будет так! — воскликнул хан и хлопнул в ладоши. Во­шел слуга и распростерся на ковре перед троном.

— Найди Кара-Кучука. Скажи ему мою волю: завтра начи­нается поход на Москву.

...Пыль клубится над степью. Серыми струями растекается во все стороны, оседает на придорожные травы густым, тяжелым слоем.

Несется по степи посольский поезд из Сарай-Берке. Впереди на полверсты от поезда — ертаул [11]. В нем двенадцать всадников в четыре ряда — по три коня в каждом. В голове поезда длинная повозка, в нее запряжено двадцать лошадей—по паре цугом. В по­возке главный посол хана Кара-Кучук. Он из повозки выходит редко — дремлет на подушках.

За посольской повозкой арба-двуколка, легкая, высокая, по­хожая на фонарь с колесами. В ней тяжелый бронзовый, с позо­лотой, ларец. В ларце, величиной с годовалого ребенка, сшитая из желтого китайского шелка кукла. Эта священная басма — изо­бражение хана. На кукле отороченная беличьим мехом островер­хая шапочка, шитый золотом халатик. Брови, нос и уши нарисо­ваны тушью, на щеках пятна багряного румянца. Если басму ве­зут в Москву, это все равно, что сам хан осчастливил своим пребыванием завоеванный город. Повозку с басмой охраняют шестеро конников с копьями наперевес. Открывать ее может толь­ко один человек — Кара-Кучук.

За арбой широкой полосой едет остальное посольство. И где- то, версты за две-три, косяк за косяком, следуют табуны лошадей. Они тянутся далеко-далеко: сорок тысяч лохматых, низкорослых, до удивления выносливых лошаденок гонят «купцы».

Пыль клубится над войском, оседает на доспехах, скрипит на зубах, запорашивает глаза, слезит их до боли, до красноты. Изму­чены охраной табунов купцы. Им вся пыль дарована, им, объез­жающим косяки по нескольку раз в день, дорога длиннее в четыре раза.

...Нагретые, ядреные южные ветры все еще устремлялись на север, и поэтому парус ставить было нельзя. Лодка шла на юг, в Кафу. Андрейка играючи махал веслами, дед дремал на носу.

К ночи достигли они условного места, где их ждал Микеня с парой лошадей. Лодку выволокли на берег, перевернули, все припасы, в

гом числе и парус, приторочили к седлам. Микеня помог деду взо­браться на коня, потом подошел к Андрейке, сказал:

— Поклон родной земле передайте. Идите ночами. Ночка ро­димая все покроет. С богом! — и огрел коня хворостиной. И раст­ворились в темноте два всадника, поскакали они в сторону, про­тивоположную Кафе, на север...

Шли по степным дорогам, мокли под дождями, сгибались под студеными ветрами. Потом, ближе к реке Проне, стали попадать­ся селения. Многие из них были разграблены ордынцами. Такие безлюдные села они обходили стороной, с пепелищ доносился вой бездомных собак, тянуло гарью и дымом, над обугленными ство­лами дерев кружились стаи воронья...

...Промчалась по прибрежной степи орда, очистилось небо от пыли, вылезли мужики из леса, прокатили Андрейку в лодке из Дона в Проню за небольшую плату. С двух убогих — слепого да хромого — полную цену мужики брать усовестились. Ночами, потихоньку проплыли наши посланники Проню и вышли на про­стор Оки...