Аркадий Крупняков - Марш Акпарса

— Идите в лес, там мало-мало поспорьте, а я с Газейкой сам поговорю. Идите.

Когда брат с сестрой вышли, Акпарс позвал татарку:

— Поговорить с тобой, Гази, надо.

— Я слушаю тебя, господин.

— Скоро полгода, как ты живешь в нашей семье, и все мы лю­бим тебя, а кто ты для нас, до сих пор не знаем.

— Я вам верная слуга, господин.

— А Саня не хочет, чтобы ты слугой была.

— Он прогнать меня велел? За что?—В глазах девушки испуг.

— Он тебе волю дать хочет. Ты его пленница, а ему бог плен­ных держать не велит. Саня сказал: пусть она идет, куда душа скажет.

— Я бы лучше у вас осталась. Теперь у меня ничего нет: ни дома, ни родных. Мне у вас хорошо.

— Саня с сестрой русскому богу молятся. Я... я тоже крест ношу. А ты ведь аллаху поклоняешься. Как тут быть?

— Я аллаха забывать стала. В своих молитвах только вас благодарю. Саня спас меня от смерти, Ирина любовь мне свою отдала, ты в семью принял. Научите меня русскому богу молить­ся, и я забуду аллаха. Он мне всю жизнь только несчастья при­носил.

— Если русский поп крест на шею тебе повесит?

— Пусть... повесит. Носить буду,—тихо ответила Гази.

— Иди. Я поговорю с Саней.

Когда Ирина с Санькой вернулись из леса, Акпарс сказал Саньке:

385

25 Марш Акпарса

— Поезжай в Свияжск, тащи попа Ешку. Гази нашу веру при­нять согласна.

Около полудня Санька привез отца Иохима. Ешка за зиму растолстел, тяжелый серебряный крест полулежит на округлом животе. Плотно пообедав у Акпарса в шатре, Ешка долго беседовал с Гази, наставляя ее на путь новой веры. Потом повел на бе­рег речки крестить. В последнее время он к этому привык. Бывало, по целой сотне новокрещеных загонял в воду, читал привычные молитвы, кропил святой водой, получал определенную мзду, и у пастыря в пастве появлялась новая сотня православных.

Крестным отцом решили назвать Акпарса, крестной матерью— Ирину. Имя подобрали самое православное—Акулина.

На берегу Ешка равнодушно молвил:

— Разоблачайся.

Гази смущенно глядела то на Акпарса, то на Ирину.

— Не стыдись, я тебе не парень. Я тебе отец, и святой к то­му же.—Видя, что Гази никак не может одолеть робость, крик­нул:—Да раздевайся, пропади ты пропадом! Ты, крестный, отвер­нись!

Когда Гази, смущенная вконец, разделась, Ешка подошел к ней, отрезал прядку волос, вмял ее в комочек воска.

— Лезь в воду. Сказано—лезь.

Вода была холодная, и Гази осторожно вошла в реку по пояс. Окунулась.

Трижды окропив новокрещеную, Ешка начал творить поло­женную молитву.

— Теперь, раба божья Акулина, подойди ко мне. Целуй крест святой и будь верна ему отныне и во веки веков. Аминь!—И, до­став из кармана медный нательный крестик, повесил его на шею Гази.

А вечером, напившись, Ешка укоризненно говорил:

— Ты скажи мне, раба божья Акулина, ведь имя новое за­была? Ну, скажи, как тебя зовут?

— Гази.

— Ах, пропади ты пропадом. Зовись, как знаешь. Только крест... Смотри у меня!—И Ешка погрозил пальцем...

Не успели отгулять свадьбу, вернулся в Сюрбиял Ковяж. При­ехал злой и недовольный. В стычке с шайкой Мамич-Берды поте­рял тридцать воинов и сам первый бросился удирать.

— Ты не думай, я не струсил,—говорил он Акпарсу.—Еще раньше я понял, что воевать нам нельзя. Луговые люди глядели на нас недобрыми глазами, обзывали московскими блюдолизами. Там Мамич свои порядки завел, мне там нечего делать. Только людей зря губить.

— Значит, Луговую сторону Мамичу отдадим?

— А зачем мне Луговая сторона? — крикнул Ковяж,—Мне и на Горной стороне неплохо.

— Разве царю Ивану ты клятву не давал? Разве не обещал ему держать весь край в верности Москве? А теперь Мамича ис­пугался?

— Ты знаешь, как я под Казанью дрался, и Мамича напрасно поминаешь. Я его не боюсь!

— Почему же убежал от него?

— Драться с ним не хотел. Весь народ говорит: Мамич че -ремисское ханство хочет делать, он народу друг. Он не как ты — царя Ивана не боится!

Акпарс вскочил, подбежал к брату, и все думали: сейчас что-то произойдет. Но Акпарс опустил руку, глянул в дерзкие глаза Ковяжа, сел к столу. Ковяж еще больше осмелел:

— Что ты привязался к Ивану? Мы ему Казань помогли взять, пусть скажет спасибо и не мешает нам своей землей пра­вить. Надо и нам вместе с Мамич-Берды вставать.

— Я знаю,— тихо сказал Акпарс,— о чем ты думаешь. Ты только о себе думаешь: вдруг Мамич-Берды ханство поднимет, всю власть себе возьмет, Ковяжу с Акпарсом ничего не оставит. Ты врешь! — Голос Акпарса стал суровым.— Мамич-Берды наше­му народу не друг, а враг. Он, как и ты, только о себе думает, о власти. А такой человек никогда другом народу не будет. Ты меня русским царем упрекнул. Ты думаешь, у меня к нему сердце лежит? Мне другие люди дороги. Санька, Андрейка, Микеня, Ири­на. Вот к кому я привязался. Я вперед гляжу и верю, что дети и внуки наши в дружбе с русскими будут жить. Если они хотят быть свободными и счастливыми, им с этим народом рядом идти надо. А такие, как Мамич, будут забыты народом и прокляты.

— Ну, мне домой пора,— хмуро сказал Ковяж и направился

к выходу.— Если я буду нужен, дай весть.

— Воинов оставь в полку,— резко бросил Акпарс.

— А кто защитит мой илем от разбойников?

— Над разбойниками Мамич-Берды главный. А он, ты сам говорил, народу друг. И твой — тоже. Не тронет твой илем.

Ковяж вышел, хлопнув дверью.

Спустя неделю отец Симеон отправил митрополиту донос на Ешку, где рассказал о греховодном привержении отца Ефима ко хмельному, о сквернословии. Но это было не самое главное, В конце доноса Симеон писал:

«...заботы о утверждении православной веры тот отец Иохим не ведает, язычникам дает великое послабление, и оные языч­ники вольно в своих кереметищах отдают языческим богам жертвы и жизнь свою ведут по греховодным обычаям, яко дики. Свя­щенник свияжский, коего в народе зовут поп Ешка, не токмо пресекает обычаям, а сам потворствует. Недавно на свадьбе князя Акпарса он сам в обрядах языческих скакал подобно ско­мороху. Те инородцы, кои отцом Иохимом вере приобщены, кре­сты свои попрятали и в церковь не ходят. Не токмо язычники, а наши русские люди творят тут невообразимое. Что против праздника Иоанна -Предтечи, против ночи и во весь день до ночи, мужи и жены и дети в домах и на улице и, ходя по водам, глумы творят со всякими играми и всякими скоморошествы и песнями сатанинскими, ночью в рощах омываются водою и, пожар запалив, перескаку по древнему некоему обычаю...»

После доноса лишен был отец Иохим духовного сана и, стало быть, бесславно закончил свой путь ревнителя православной веры.