Аркадий Крупняков - Марш Акпарса

Акпарс так и сделал. Стяг горного полка перенес в Сюрбиял— в середину горных земель, а воеводой того полка поставил Саньку. Князь Шуйский деяния эти вполне одобрил. Саньке верили все: и князья, и простые люди.

Сегодня приехал Акпарс в Атлашев илем, выбрал хорошее место, раскинул дорогой шатер—подарок воеводы Воротынского. Ирина от Акпарса ни на шаг не отходит. Куда он, туда и она. Гази тоже все время с ней. Полюбила Ирину, как родную сестру. Как подругу.

Позвал Акпарс в шатер двух соседей, Атлаша и Токмалая. Спросил:

— Землями своими довольны ли? Столбовать как было или новый раздел начать?

Атлаш и Токмалай крикнули враз:

— Довольны!

— Недовольны!

— Говори ты, Токмалай. Почему недоволен?

— Я под Казанью четыре раны получил, я до сотника поднял­ся, мне Иван-кугыжа два раза спасибо говорил. А сколько я зем­ли имею? Кафтаном покрыть можно. Зажали меня соседи. С од­ной стороны—Сарвай, с другой—Атлаш: дышать нечем.

— Уж не мою ли землю забрать хочешь!—крикнул Атлаш.

— Я правды хочу! Ты все время делу Акпарса вредил, под Казанью не был вовсе, а если людей посылал, так только по нуж­де. Твой друг Пакман до сих пор где-то с недругами нашими ша­тается. А владения свои небось раскинул широко, земля самая богатая и лесом, и зверем, и рыбой. Ты, Акубей, если правду лю­бишь, пиши половину его земель мне.

— Я тебе глотку порву, собака! — Атлаш наскочил на Токмалая с кулаками.

— Подождите, вы!—Аказ поднялся.—Токмалай правду гово­рит. Всю землю по эту сторону реки ему запишем.

— Сунься только—ноги перебью!—кричит Атлаш Токмалаю.

— Не перебьешь. Бери, Токмалай, сотню воинов, ставь на но­вой земле столбы со своей тамгой. А ты, Атлаш, по ту сторону реки столбы ставь—тебе и там земли хватит. Обидишь Токмалая— посажу в Свияжске в яму. А Пакману передай: петля его ждет, если с повинной ко мне не придет.

— Ладно,— угрожающе произнес Атлаш.— Жди. Он к тебе ско­ро придет!

В Кудаш-илеме еще интереснее новости. Япык-«мелкий товар» на войну не ходил вовсе, а почти вся округа под его рукой. При разделе люди сами отказались от его земли. Акпарс позвал к себе старого охотника Кудаша, спросил:

— Говорят, ты от надела отказался. У тебя земля лишняя, да?

— Какое—лишняя. Совсем земли мало. Охочусь я и то в чужом лесу.

— Зачем тогда надел не взял?

— Мне Япыкову землю не надо. Это будет несправедливо. Он добрый человек, я ему двести беличьих шкурок должен, он до сих пор не спрашивает. А если я землю его возьму, он спросит. А до сезона охоты далеко. Где я возьму двести белок?

— Ты, Кудаш, не прав. Япык не добрый. Он мошенник. Скажи, сколько шкурок отдал ты за этот нож?

Кудаш вытащил из-за пояса нож и с гордостью попробовал пальцем лезвие.

— Этот нож лучший в илеме. Он стоит сорок беличьих шкурок.

— А Япык в Казани отдал за него всего одну шкурку. Понял, отчего велики твои долги?

Кудаш плюнул себе под ноги, сунул нож за пояс.

— Скажи, Аказ, Топейке, что я беру надел.

Санька, став воеводой горного полка и оставшись без сестры, затосковал в Сюрбияле. Газейка—на сердце и на уме. «Видно, судьба»,—подумал Санька и поехал к Акпарсу в Свияжск. Но зятя своего там не застал, сказали, что уехал Акпарс делить зем­лю под Нуженал. В Нуженале отослали Саньку в Кудаш-илем. Здесь на поляне около речки нашел Санька княжеский шатер, ти­хо подошел к шатру, остановился.

Вдруг из-за кустов вышел кто-то, юркнул в шатер, и на полот­нище четким силуэтом легла черная тень. Санька сразу узнал: это Гази. Легкий ветерок колебал легкую ткань, и тень на ней шевелилась. Стан девушки вытягивался и делался необыкновенно гибким и красивым. Гази, видимо, ходила купаться и теперь пе­реодевалась. Вот она легко сбросила халат, упала на пол рубаш­ка. Вот она наклонилась—и на полотнище двумя тенями повисли длинные косы. Девушка поднялась, косы послушно легли на грудь, мягко облегая стройное тело.

Потом, одевшись, Гази вышла навстречу солнцу. Одета она в легкую кофточку, вместо юбки голубые татарские шаровары, пе­рехваченные у щиколоток. Оглядевшись кругом, села на ковер густых трав у корней клена.

Санька тихо подошел к ней сзади, негромко сказал:

— Салям алейкум, Гази.

Девушка вскочила испуганно, бросилась к шатру, но, узнав Саньку, остановилась и сдавленным, не то от испуга, не то от ра­дости, голосом ответила:

— Здравствай... Саня.

Санька не вытерпел, протянул к ней руки.

— Газейка... радость ты моя!

Девушка рывком бросилась к нему, Санька подхватил ее, поднял на руки и понес, как тогда, под Казанью, к реке. Глаза Гази приблизились к лицу Саньки, и словно увидел он в них от­ражение полыхающих городских стен и понял, что живет в памяти девушки это страшное время. И он не. ошибся. Гази тихо произ­несла:

— Ты второй раз меня так несешь...

— Я тебя всю жизнь на руках рад нести!..

Целый день они провели вместе, ожидая Акпарса и Ирину, которые делили землю в дальнем илеме. Говорили по-черемисски, так как Санька совсем не знал по-татарски, а Гази еле-еле гово­рила по-русски. О женитьбе Санька не смел и заикнуться, хотя по глазам видел, что татарка любит его. Под вечер вернулись князь с княгинюшкой.

Ирина приезду брата обрадовалась, стала готовить гостю ужин. Гази помогала ей, часто забегала в шатер, бросая на Саньку го­рячие взоры.

— Я ведь к тебе не гостить приехал,—сказал Санька Акпарсу.—Я по делу. За советом.

— Говори.

— Недаром в народе говорится: седина в бороду — бес в реб­ро. Жить я без этой татарки не могу. Как быть-то мне, скажи?

— Ты мне Ирину сколько лет любить не давал?—Акпарс до­бродушно рассмеялся. — А теперь прибежал ко мне за советом? Ты сперва поживи в моей шкуре, помучься, потом я тебе скажу, как быть.

— Мне, друг, не до смеха.

-- Ну, а она тебя любит?

— Кто ее знает? Молчит все. Поговорить бы надо, спросить, да разве я осмелюсь?

— В этих делах без бабы не обойтись... Иринушка! Зайди-ка сюда!

— Тут я.—Ирина вошла в шатер.

— Саня жениться задумал. Газейку замуж хочет брать, а лю­бит ли она его—не знает.

— Как же это ты, Саня? Да она ведь мухаметанка. Грех ведь.

Саньку взяло зло.

— Когда ты Аказу на шею вешалась, он кем был?!

— Так то же Аказ...

— То же, то же! Он язычник был. Что касаемо греха—не знай, кто из нас более грешен. Не ты ли в ските по вечерам в молитве говорила с богом, а ночью во сне с Аказом?

— Я те грехи замолила и венцом покрыла.

— А мне бобылем всю жизнь ходить?

Акпарс поднялся, открыл шатер, сказал: