Аркадий Крупняков - Марш Акпарса

Сторонники Москвы Сафу-Гирея из Казани выгнали, великий князь сразу решил туда послать Шигалея. Хан совсем было собрался на трон, вдруг от вельмож из Казани письмо. Шигалей-де человек коварный, мы его боимся и пришли нам младшего брата его Беналея. Василий Иванович согласился, чем страшно Шигалея обидел. «Я отцу твоему служил верно,—сказал хан,— тебе служу, Васильсурск под носом у Казани построил, а Беналей давно ли соску сосал, а ему ни за что ни про что—трон?!»

Василий Иванович упреков не терпел, отнял у хана Касимов и повелел ехать в новый удел — в Каширу.

— Сам в эту вшивую Каширу поезжай!— в гневе крикнул хан и очутился в цепях.

Выслушав рассказ сотника, Аказ снова вскочил в седло и бро­сился на конюшню...

Часовенка, словно сиротка, приткнулась у развилки дорог. Серая и ветхая, погнившая внизу, она склонилась, как старушка, готовая вот-вот упасть на колени. Еловый крест над ней потру- хлел, покрылся мелкими подушечками из сухого мха, крышка исщелялась, рассохлась. Лик богородицы потемнел, свечной огарок расплылся. Жестяная кружка для пожертвований пуста. Когда-то эта дорога была оживленной, теперь местность обезлюдела, и редко кто ездит и ходит мимо. Внизу — река, за нею начинается Горный черемисский край.

В это утро появились у развилки дорог четверо. Подошли к часовенке, остановились. Девушка перекрестилась, присела на ветхую скамью, сказала:

— Я больше, братцы, идти не могу. Ноги в кровь избила.

— Садись, сестренка, отдохни. Теперь мы дома!—ответил ей самый высокий из спутников, снимая котомку с плеч. Он радостно воскликнул:—Здравствуйте, леса! Земля родная, здравствуй! Прости, что покидал тебя надолго. Эгей! Родная сторона, ты слы­шишь, я вернулся!

— Ты больно-то не гогочи, Аказ. Погоня может быть,— за­метил парень пониже, присаживаясь рядом с девушкой.

— К чертям, Санька, погоню! Надоело! Уж сколько дней в лесах хоронимся, без оглядки бежим от самой Москвы. И на ко­нях, и на лодке, и пешком. Дням и ночам счет потеряли. Когда мы вышли, Ирина?

— От сретенья...

— Так это же январь. А нынче что?

— Масленица скоро,— ответил Санька.

— Стало быть марту начало.

— Да, хватили лиха,— заметил Топейка, помогая Ирине снять довольно потрепанные, грязные сапожки.

— Теперь, быть может, отдохнем,— сказала Ирина.

— Построим вам избу,— мечтательно сказал Аказ.— Вон лесу сколько. Срублю такую вот часовню... Молитесь своему богу. А с тобой, Саня, будем ходить на охоту. Сестренке найдем жениха. Ай, заживем!

— Ты что это больно радостен сегодня?—спросил Санька.

— Пойми, брат, под вечер будем дома. В котомке что-нибудь осталось?

— Есть хлеб,—ответила Ирина,—соль тоже есть. Водички бы...

— Я сбегаю,— Топейка схватил котелок, пошел на берег. Санька тоже поспешил за ним.

Ирина, раскладывая по скамейке сухари и узелок с солью, спросила Аказа:

— Ты говорил, что твоя жена в Казани. Может, вернулась? Вот будет радость.

На лицо Аказа набежала тень, он сказал тихо:

— Не думаю, чтобы вернулась. Не покорилась она... Замучили, наверно. Сколько лет прошло.

— Тоскуешь?

— Раньше тосковал...

— Придется другую жену искать, если так.

— Будь ты постарше — тебя бы засватал.

— Пока надумаешь жениться, глядишь — и постарею.

Подошли Санька с Топейкой, принесли воду и сели подкре­питься. Размачивали в кружках сухари, посыпали солью, нето­ропливо жевали. А разлука в виде худого, медленно бредущего человека с большой холщовой сумой приближалась к ним со стороны леса. Прохожий, грязный и оборванный, с черной вскло­коченный бородой, сиплым, простуженным голосом сказал:

— Удачи желаю вам и мира.

— Добро пожаловать, прохожий,— ответил Санька, запивая сухари.

— Садись, раздели нашу трапезу,— предложила Ирина.

Путник присел на траву, рядом со скамьей, протянул грязную

руку. Ирина вложила в ладонь сухарь, подала кружку.

— Далеко ли путь держишь?—спросил Аказ.— Я вижу, жизнь тебя не балует.

— Надел суму на плечи — о жизни позабудь. И горе, и беда с тобой рядом пойдут.

— Откуда будешь? Мне что-то говор твой знаком.

— Татарин я. Из Кендарова улуса.

— Из Кендарова? Я там всех знаю. Соседний улус...

И тут вдруг нищий вскочил и бросился обнимать Аказа:

— Аказ! Родной мой! Друг!

— Мамлей! Да ты ли это? Подумать только... Не узнал я тебя.

— Пакман сказал, что тебя убили. А ты — вон он — живой и невредимый! Где был все это время?

— В Москве. Служил у русского царя.

— Я потому и не узнал тебя. В одежде сотника...

— А ты с сумой. Рассказывай.

— Ай, да что там говорить,— Мамлей махнул рукой.— Плохо у нас. Когда похоронили мы Тугу, пошел спор: кого Большим лужавуем поставить? Одни кричали — Ковяжа, другие — Мырзаная. Стал Ковяж главой Горной стороны. Потом Мырзанай женил его на своей дочке, оба лужавуя соединил в один. Пришло время, Ко­вяжа с его земель согнали, а Янгин еще раньше на Луговую сторону ушел.

— Куда же старейшины смотрели?!—воскликнул Аказ.

— Мырзанай старейшинам глаза золотом ослепил. Стал Боль­шим лужавуем, и вот тогда они с Атлашем всех, кто был им не­угоден, в бараний рог согнули. Мурза к ним не ездил, вместо него Алим Кучаков стал бывать, а он за меня принялся. Обложил наш улус большой данью, припомнил мулле день, когда тот тебя пря­тал. Я хотел на дочке Кендара жениться — не дали. Алим сказал мулле: пока Мамлей у вас, пощады вам не будет. Меня защищали татары, но силы были неравны. Улус Алим до нитки ограбил, мать с голоду умерла, а я суму надел...

— Боранчей жив? — спросил Аказ. И спросил, собственно, для того, чтобы узнать об Эрви.

— Он сильно болен. Когда Эрви ушла в Казань, он умом тро­нулся, теперь у Аптулата живет. Землю его Атлаш присвоил...

— Что об Эрви слышно? — спросил Топейка.

— Разное говорят. Сначала Пакман весть из Казани привез Говорил, что Эрви стала женой Кучака, сильно ругал ее, сказал, что веру и народ Эрви предала. Потом Шемкува проговорилась, сказала, что Эрви мурзе не покорилась, ее сильно били. Недавно Алим у нас был, Боранчей просил его вернуть Эрви, а Алим ска­зал, что ее в доме Кучака нет, а сам мурза живет в Крыму. Наверно, от побоев умерла.

— Но почему насилье терпите?— спросил Аказ.

— Мырзаная все ненавидят, но у народа нет вождя. Все тебя, Аказ, ждут.

— Куда идешь сейчас?

— На чувашскую сторону шел, но теперь, если возьмешь, с гобой пойду. Ты-то что думаешь делать?

— Пойдем в Нуженал!

— Рано, Аказ. Мырзанай сразу в Казань сообщит, и тебя схватят.