Аркадий Крупняков - Марш Акпарса

— Народ не даст! Да и я за себя постоять сумею.

— Люди напуганы... пока ты их соберешь...

— Верно Мамлей говорит,— вмешался в разговор Топейка.— Надо идти на чувашскую сторону и оттуда на Нуженал посмотреть. Пойдем в мою деревню, там у меня хороший друг есть—Магметка Бузубов. У него, как и у тебя, с Казанью свои счеты есть. Там Ковяжа разыщем, Янгина вызовем.

— Ты, пожалуй, прав,— сказал Аказ, подумав.— Пойдем к Бузубову. Веди, Топейка.

— Прости меня, Аказ,— Санька сложил котелок и кружки в котомку,— но мы с тобой не пойдем.

— Как это не пойдешь? Я вас не брошу.

— Мы в бегах, Аказ. Боимся...

— Ты меня обидеть хочешь? — возмутился Аказ.— Помнишь, когда пришли стрельцы, чтобы тебя бросить в темницу? Кто отбил тебя?

— Ты.

— А кто провез через заставы в царицыном возке?

— Ну, ты.

— И от погони не раз спасал. И все это было среди чужих и злобных людей. Так неужели на родной земле я не защищу тебя и Ирину?

— И верно, Саня, — сказала Ирина,—Сейчас Аказу каждый человек дорог. И ты бы мог...

— Ты сам еще не знаешь, что тебя ждет дома,— не слушая Ирину, продолжал Санька.— Тебе и так придется нелегко, а тут и мы, как гири на ногах.

— Верно говорит он,— согласился Топейка.— Мы были в Мос­кве, если с русскими придем — нам совсем веры не будет. Мырзанай тебя станет называть продажным, предателем.

— Куда идти думаешь? — спросил Аказ.

— В лесные пустыни подамся,— сказал Санька.— Скит там выстрою. И лихолетье пересижу. А там видно будет.

Ирина хоть и понимала, что мужчины правы, а все равно по­грустнела, на глаза навернулись слезы. Аказ заметил это и сказал:

— Я думаю, в разлуке нам быть недолго. Как остановитесь — весточку подай.

— Непременно. Как обживемся...

— Все будет хорошо. Я вас тогда найду. Не забывайте только: илем мой Нуженалом называется.

— Запомню, брат. Ты время не теряй, иди.

Аказ хотел обнять Ирину, слова какие-то нежные сказать, но встретил Санькин суровый взгляд и не решился. Вытащил из ко­томки купленные в Москве теплые варежки и молча надел их Ирине на руки. С Санькой прощанье вышло еще печальнее. У обоих мысль: а вдруг не свидятся больше, земля вон сколь велика, и один бог знает, куда занесет их беспокойная, беглая жизнь? Об­нялись крепко, поцеловались по-братски. Аказ еще раз сказал:

— Не забудь — илем мой Нуженал.

Санька кивнул головой. Ирина шагнула навстречу Аказу, но Санька положил ей руку на плечо:

— Не надо. Я все понимаю, но лучше не надо.

Долго стояли брат и сестра, глядя вслед ушедшим.

СЮЮМБИКЕ — ЦАРИЦА КАЗАНСКАЯ

Говорят, в Москве время бежит быстро. В Казани время тоже не стоит. С тех пор, как Эрви приехала в этот город, многое из­менилось. Раньше Эрви в лесу спокойно жила. В Казани ее, как осенний листок, закрутило в жизненном вихре—и совсем другой стала Эрви. Гордости былой нет. Во дворцах гордость — словно роса: высыхает скоро. Красоты прежней тоже мало осталось. И только любовь к родной земле, преданность вере отцов по-прежне­му горит в душе Эрви.

Где-то в сердце сохранился образ Аказа: нет-нет да и кольнет воспоминанием, великой болью в груди.

Все перемены казанские непременно Эрви касались. Она теперь как книга: все, что в ханстве произошло, по ней прочитать можно. Привезла ее царица в свой дворец, приласкала, пригрела. И ста­ла Эрви для Сююмбике не то служанкой, не то подругой.

Захочет царица от дел отдохнуть — зовет Эрви. Нужно куда-то письмо отнести, куда-то сходить, гостей позвать — снова Эрви нужна. Иногда и сердечные дела царица ей доверяет.

Просится домой Эрви — говорят: рано еще, время не приспело. Сначала сказали, что Аказ в Васильграде обитается, как придет в Нуженал, ее отпустят. Потом стало известно: Аказ в Москву ушел.

А время идет.

Мурза Кучак в Казани теперь живет мало. Только приедет — сразу обратно в Крым. Всеми делами управляет его сын Алим.

Терпеливо ждет своего часа Эрви и не знает, придет ли он, этот час...

Над ханским дворцом бездонная небесная голубизна. Красные кирпичные стены, облитые жгучими солнечными лучами, дышат зноем. Но внутри дворца — прохлада. Сегодня в обители хана тишина. Властитель правоверных уехал на охоту вместе со свитой и вернется через неделю. Царице Сююмбике донесли: в свите хана тайно поехали четыре наложницы.

Царица в своих покоях с утра занята государственными делами. Сидит в любимой комнате с лазурными сводами. Острые солнеч­ные лучи прорываются сквозь оконные занавески, рассыпаются яркими золотистыми пятнышками по ковру, падают на драгоцен­ные камни пояса царицы и дрожат, отражаясь на шелковом по­логе.

Рдеет крупными маками тонкий, облегающий стройное тело царицы халат. Лицо Сююмбике — чуть утомленное и от этого кажется еще красивее. У ног царицы, на низкой скамеечке, сидит Яванча. Бывший русский поп ныне похож на евнуха. На бритой голове чаплашка с кистью, полосатый халат до пят, пояс широ­кий— во все брюхо. Раньше Яванча сам писал свои заметы. Смо­трел их святой сеит, иногда сам хан Сафа давал советы. Но потом появился молодой хан. Беналея и Яванчу беспокоить перестали.

Но вот узнала о его писаниях царица и велела без ее ведома ни строчки не делать.

Сегодня царица позвала Яванчу, а чтобы люди ничего пло­хого не подумали, посадила рядом Эрви. Начала говорить, что надо в Книгу царства записи делать. Часа два, а то и три сидели. Ца­рица на ум востра, Яванча еле успевает записывать.

— Пиши далее: «В этот проклятый аллахом день наскочили на наш город эти гяуры, русские, и встали у стен...» Ты о чем за­думалась, Эрви?

— О, прости меня, богоподобная! Я вспомнила реку Юнгу и лес, где родилась. Прости меня...

— Я знаю — тяжело тебе вдали от родины,— с участием произ­несла Сююмбике,— сердцем понимаю.— Вздохнув, добавила:— Ты думаешь, я не тоскую по родным ногайским степям, по вели­кому приволью? Ой как тоскую, видит аллах! Мы обе молоды, нам хочется резвиться на лугу, а мы вместо этого сидим в духоте и пишем книгу ханства.

— На все воля аллаха,— покорно ответила Эрви.

— Неправда! О том, что происходит в ханстве, обязан писать сам хан с сеитами да имамами.

— Благословенный хан все время занят...

— Гаремом да охотой!—зло перебила царица.— Дел царских совсем делать не умеет, русскому попу книгу ханства отдал. До­верить писать книгу такому человеку можно ли? Напишет там не то, что надо, а что русский посол повелит. Все нужно делать самой. Устала очень.

— Отдохни тогда, изумительнейшая.

— И верно!—воскликнула Сююмбике.—Давай веселиться!