Аркадий Крупняков - Марш Акпарса

— Слушайте, люди! — крикнул Топкай.— Если мы сделаем,

как хочет мурза, мы все равно не спасем себя. Он переловит нас по одному и умертвит. Так лучше погибнуть в бою за правду, чем умирать позорно.

— Зачем умирать, Топкай? — сказал Ургаш.— Неужели разу­чились пускать стрелы прямо в сердце врага, неужели кровь Она- ров ушла из наших сердец? С нами рядом встанут татары Абаса— они воины не хуже, чем джигиты Япанчи, к нам на помощь придут люди из других руэмов — разве они ненавидят мурзу меньше, чем вы? Его надо убить, а его джигитов не пускать в наши земли. Кто по-другому думает?

— Долгое время мы жили мирно,— начал говорить Чка.— Те­перь, видно, пришла пора войны, и надо отстаивать свои жилища. Я так понял ваши слова. Русских гостей мурзе мы не дадим, по­севы топтать не будем. Мурзу убивать не будем — недостойно уби­вать безоружного. Ведите сюда пленников.

Япанча вошел в круг с высоко поднятой головой. Он был уве­рен, что черемисы сейчас поклонятся ему и станут просить мило­сти у него.

— Мои люди решили отпустить тебя, мурза, с миром,— сказал Чка.— Ты видишь хлеб, который растет на этом поле. Семена это­го хлеба мы вырастили сами, на нашей земле, и никто не волен отнять плоды нашего труда. Мы соберем этот хлеб. Он наш. Рус­ских не отдадим—мы не нарушим великий закон гостеприимства. Иди домой и осенью посылай сборщиков ясака. Но если тебе ясака будет мало и ты пойдешь на нас войной, пусть будет война. Так решил совет. Развяжите их, отдайте коней.

Мурза вскочил на коня, скрипнул зубами, рванул удила. Конь взвился на дыбы, Япанча поднял руку, погрозил нагайкой, и скоро лес поглотил двух всадников.

До глубокой осени жил Чкаруэм тревогой, ожидая набега Япанчи. Но мурза не появился. Потом узнали, что молодой рус­ский царь пошел на Казань войной, и все войско Япанчи ушло в сторону Свпяти.

Урожай овса был убран без помех, и на осеннем празднике черемисы впервые пекли коман мелна из своего хлеба.

ТРЕТИЙ ШАГ САФЫ-ГИРЕЯ

«Поистине, все в руках аллаха всемогущего, и нет иных пове­лений, кроме его воли»,— так думал Булат, размышляя о преврат­ностях своей судьбы. Истинно сказано: «Велик аллах, и только он управляет судьбами правоверных».

Думал Булат, что встал он близко к трону, но пришел на Ка­зань Сафа-Гирей вторично — и куда девалась власть покровитель­ницы Сююмбике? Смёл ее с трона Сафа, и если бы не ум и кра­сота великолепной, влачить бы ей горькую судьбу в ногайских

степях.

Сумела несравненная Сююм покорить сердце Сафы — и снова она у престола, а он, Булат, кому было обещано так много, опять с покорностью выслушивает повеления хана.

- Думал Булат, что был он близко у сердца прекрасной Сююм­бике, а, выходит, ошибался. Только Алим Кучак-оглан люб цари­це, только его одного не забыла она, став пятой женой Сафы- Гирея.

Думал Булат, что не вспомнит его Сююмбике никогда, и снова ошибся. Еще раз позвала к себе Булата царица и так же, как в старое время, ночью. Так же встретила его с лаской и так же на­чала говорить тайные речи.

— О славный эмир, ты несправедлив ко мне, забывая бедную и униженную Сююмбике,— жалобно проговорила она, встречая его на пороге своих покоев.— Где обещанная тобою опора, помощь в моих делах?

— Я всегда твой раб, моя царица. Ты забыла меня — я молчал, ты позвала — я пришел. Приказывай — я сделаю все.

— Много сказать тебе надо бы, да время стоит над нами — тебе быть здесь долго нельзя. Слушай. Настала пора выгнать Са­фу из Казани. Я узнала тайную весть: Сафе из Крыма обещанных войск не дают, ногайские джигиты послушны только мне, и теперь Сафа-Гирей сидит, стреноженный страхом. Поднимай казанцев — и мы вместе выгоним Сафу.

— А потом? Сможешь ли ты с ногайцами удержать трон?

— Не смогу. Пока попросим на престол Шах-Али. Он с рус­ским царем пока трон наш поддержит, крымцев не пустит.

— Если мы выгоним Сафу, то зачем звать Шах-Али? Русские знают, что я их друг и поддержат меня как хана.

— Ты знаешь молодого царя Ивана?

— Нет, еще не видел.

— Лучше Шах-Али для него друга нет. Позволит ли он быть на Казани кому-либо, кроме Шах-Али? И потом: Шах-Али нам все равно житья не даст. Лучше пусть он с честью умрет в Казани.

— Твой разум велик. Я иду собирать моих друзей.

— Готовы будьте. Когда пора придет, я позову тебя. Иди.

Идет Булат по Казани, ничего не видит вокруг, не слышит. Ду­му думает. Почему Сююмбике его ханом сделать хочет? Ужели Алима разлюбила? Может, хитростью погубить Булата хочет? Сколько времени не звала, а тут позвала. «Ах, будь что будет! — решает Булат.—Все в руках аллаха».

И снова ошибся Булат. На этот раз судьба его была в руках шайтана. Что до этого произошло, он не знал, не знал, что дошли

до хана тяжелые вести. Первая весть — собирается молодой рус­ский царь в поход на Казань, и Шигалей поведет самую большую рать. Сафа-Гирей боится Шигалея: воин он опасный, все слабости Казани знает. Ненавидит хан Шигалея, клянет его до пены на губах.

И Сафа позвал к себе Кучака и самых близких беев, чтобы по­советоваться. Позвав, сказал прямо:

— Ш ах-Али надо убить!

— Как убить? — думают беи и мурзы.— Если послать воинов в Касимов, где живет хан Шигалей, то русские их поймают в пути.

— Отравить,—предложил кто-то.

— Если можно было бы, давно бы отравили. Осторожен Шах- Али. Чужих к себе не допускает, за стол садится—сперва слуг кор­мит. Спать ложится — сперва под одеяло постельников кладет. От людей — вроде бы постель греть, а на самом деле узнать: может, посыпали кошму ядом или вдруг впустили змею.

Думали-думали, так ничего и не придумали. Кучак сказал на­последок:

— Надо готовиться к встрече русских, а Шигалея убить пока не только нам, но и шайтану не под силу. Поеду к черемисам, убью Аказа и его людей, про Москву забудут и думать.

Когда все ушли, Сафа-Гирей вспомнил слова мурзы про шай­тана и улыбнулся: «Где шайтану не под силу, туда посылают жен­щину». Гирей переоделся и пошел на женскую половину дворца, в покои Сююмбике.

— Да благословит аллах твои шаги, которые приводят тебя в мою обитель,— сказала Сююмбике, поклонилась хану и усадила его на мягкое ложе. Сама села чуть поодаль, как и полагается си­деть пятой жене хана.

--Я бываю на твоем пороге больше, чем у всех четырех жен. Ноги сами несут меня в твои объятия,— сказал хан.

-- Мой повелитель устал сегодня? Говорят, два важных дела

решал он на малом совете?

— Кто говорит? Совет прошел только что, и никто ничего не может знать о нем.

— Но совет не был тайным?

— Нет.

— А все, что не тайное, значит, явное.