Аркадий Крупняков - Марш Акпарса

Мы хотим искупить свою вину перед тобой и перед русским марем,— сказал Чура Нарыков.— Мы поможем тебе бежать.

В первый же день праздника я устрою большой пир,— до- бавил Булат.—-Позову Кучака и всех его сторонников. А ты, хан, Си їм. Мои слуги проводят тебя, укажут место, где низкая стена.

Минул праздник. К Сафе-Гирею прискакал вестник от Кучака. и передал недобрую весть: хан Шигалей бежал из Казани. В Первый день праздника все знатные люди города пошли на пир к Булату. Пили много. Потом пошли убивать хана. Но Чуфа Нарыков по дороге зазвал их в свой дом, а что было дальше —никто не помнит. Проснулись утром все связанные веревками, стража вся перебита. Кто сделал — неизвестно. Но скорее это дело рук Чуры. Иначе зачем было сегодня Чуре и всему его роду бежать из го­рода.

— Мурза Кучак,— закончил вестник,— просит тебя, о великий сын Гиреев, как можно скорее прийти в город.

— Хорошо,— сказал Сафа.— Скачи и передай мурзе: я скоро буду в Казани.

И когда конник ускакал, Гирей обратился к Алиму, стоящему с ним рядом:

— Третий раз я буду входить в Казань, и пусть трепещут мои враги! Этот третий шаг мой будет кровавым. Ужас и страх посею я в сердцах казанцев, а тех, кто смотрит на Москву, я всех до од­ного посажу на колья! Аллах шлет нам великое испытание: рус­ские рати вот-вот двинутся на Казань, и только на пользу будет смерть всех, кто верен московскому царьку... В дорогу, Алим, я в третий раз беру в руки Казань!

Кровавое солнце поднялось на следующее утро над городом. Всю ночь по улицам Казани метались воины Сафы-Гирея и ре­зали всех, кто хоть сколько-нибудь был замечен в неприязни к крымцам. Не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков.

На окраинах возникли целые заборы из заостренных кольев. На них — трупы с искаженными от боли лицами.

Посланная за Чурой погоня возвратилась в Казань с успехом. Не захотел Чура расстаться со своим добром — бежал из города тихо, и легкие воины скоро его догнали. Полегли в бою Чура и трое его сыновей, потеряли головы слуги, все богатство Чуры, его жен и дочерей приволокли джигиты к ногам Сафы-Гирая. И за­кончился славный род Чуры Нарыкова — лучшего друга Москвы.

В Казани погиб Булат от сабли Кучака, зарезан в постели Беюр- ган, Кадыш посажен на кол.

Немногие сторонники Москвы сумели убежать из города. Объятые ужасом, они рассеялись по лесам, пробиваясь в Касимов, под руку хана Шигалея.

[1] Корак-икса (мар.) — Вороний залив.

КОГТИ ОРЛЕНКА

Ю

ному государю шел четырнадцатый год. За те пять лет, что прошли после смерти матери, молодой Иван испытал столько горя и унижений, сколько не испытал самый захудалый князишко за целую жизнь. В кремлевских палатах бояре, устроившись Имкрспко, грызлись меж собою.

Делили власть, до хрипоты лаялись при дележе украденного у государевой казны добра.

Землями русскими никто не управляет—не до этого. Как умерла Елена Глинская, вотчины великокняжеские, самые большие и богатые, остались без призора. Бояре, будто волки, то один то другой отрывают от этих земель по куску, людишек вотчинных рубят средь бела дня.

Царя держат будто скомороха — для смеха. Первые годы во­дит его, как и завещала Елена, на Боярскую Думу, но не для совета, а чтобы потешиться. Бывало, приведут Ивана, посадят на трон, дадут ему игрушек-погремушек и строго скажут: «Играй», если он вдруг вздумает сказать слово, Шуйский в ответ кивнет Какому-нибудь боярину и скажет:

Воевода, куда смотришь? Государю нос утри.

А сами смеются. А потом и совсем на думу звать перестали.

Рос Иван, почитай, без надзора. Стоит кого-нибудь приблизить к себе, бояре сразу насторожатся: вдруг тот человек на власть метит. Минет неделя-другая — и человек тот либо в ссылке, либо в яме, либо на плахе. И снова юный царь в одиночестве. Уж больно хотелось боярам царя неучем оставить, только воли на это нет. Ум и душа царская во власти бога и митрополита. А митрополит Макарий приставил к молодому царю иерея Сильвестра, мужа умнейшего и начитанного. И тот каждый вечер с царем в молельной келье. А боярам в ту комнату доступа нет. Научившись грамоте, царенок накинулся на книги с превеликой жадностью. Прочитал и выучил наизусть творения святых отцов, Римскую историю, (древнюю историю и все летописи, что сохранились в митропо­личьих палатах.

Дяди по матери царя — Юрий и Михаил Глинские — живут в Кремле в безвестности, ниже травы, тише воды. Один — царской (мильней верховодит, другой — еще смешнее: главный над мужиками, что вывозят из Кремля всякую нечисть. К царю им и не про­гни ней.

Но однажды Иван пошел осмотреть псарню, да что-то долго

там задержался. А на другой день в Боярской Думе вроде бы ни к селу ни к городу спросил:

— Доколе же, князья и бояре, будем нечисть терпеть? Кремль совсем захламили. Мужиков чистоты улошной ради держим в Кремле мало. Срам какой!

Бояре похохотали в бороды над царской несуразностью, одначе постановили волю государеву выполнить—набрать чистильщи­ков улочных столько, сколько потребно.

И потом:

— Скушно мне с вами, бояре. Хочу псовой охотой тешиться. Ныне псарей у нас и полсотни не набрать, а мне надо больше.

У Шуйских на лицах просветление. Царь сам от власти бежит, пусть тешится охотой хоть до светопреставления, дума решила де­нег на увеличение псарни не жалеть.

Прошел год. В Кремле чистота — нигде ни соринки, на крем­левских улицах и площадках ходят свирепого вида мужики с мет­лами. На царской псарне собак стало более тысячи, а псарей двести, а то, пожалуй, и более.

«Сидение царя с бояры» началось сразу после завтрака. Гра­новитая палата по сему случаю натоплена жарче, чем в иные дни. Прежде сидение начиналось так: соберутся бояре в палате, до­говорятся меж собой о чем им надобно, потом зовут государя. А иногда и не зовут. Да и зачем звать, если и при царе совета его не спрашивают, а часто в спорах и совсем забывают о нем.

Сегодня бояре раскрыли рты от удивления: царь сам позвал их на сидение. Степенно вошли и сели на самое высокое, почти вровень с троном, место князья Шуйские: Иван, Андрей и Федор. Эти — первосоветники думы. Чуть ниже них советники — бояре Шкурлятьев, Иван Шемяка, Иван Турунтай да Алексей Басманов. Еще ниже—Фома Головин, Юрий Темкин и другие бояре. Митро­полит Макарий—по правую руку, с троном рядом.

Не многие бояре заметили перемену в государе: он был не­обычно бледен, в глазах блеск, на бояр глядит прямым смелым взглядом.

Боярин Андрей Шуйский хотел было, как и прежде, сказать первое слово, но не успел подняться — царь жестом остановил его:

— Князь Андрей Михайлов, сколь мне ведомо, у нас седни на думе иноземные дела. А сими делами ведает Посольский приказ, в коем главой Иван Турунтай-Пронский. Твое слово, князь Иван.