Аркадий Крупняков - Марш Акпарса

Шигонька первый влез в постоялую избу и, переступая через людей, вповалку спавших на полу, подошел к хозяину. В избе ча­дили два смоляных факела, хозяин поднес поданную Шигонькой грамоту к огню и ничего в ней не понял: читать-то не горазд был. Увидев большую печать, свисающую с грамоты, понял, что дьяк этот —птица важная, и хотел предложить ему свою жилую поло­вину. Но дьяк оглядел и подошел к двери в горницу для благород­ных, взялся за скобу.

— Куда, дьяче? Там царь!—испуганно зашептал хозяин.

— Иван Васильевич?

— Царь Шигалей со свитой. Не шуми бога ради — татары разорвут тебя.

— Не разорвут,— спокойно ответил Шигонька и постучал в дверь.

Шигалей приходу дьяка обрадовался. А когда узнал, что с ним едет боярин и, может быть, будущая царица, распорядился просто. Из черной избы всех вытурил на сеновал, людей, которые устрои­лись в горнице, вытолкал в черную избу. Настю и боярина сам провел от возка до горницы. В углу против печи и полатей Настя увидела лежанку под пологом, спросила:

— А тут кто?

— Тут, боярышня, хворые. Если помешают — уберем.

— Пусть лежат с богом,— ответила Настя.

После ужина Шигонька сразу вцепился в Аказа, давай выспра­шивать о делах, что творятся на горном волжском берегу. С Аказом они старые знакомые—поговорить есть о чем.

В Москве вторую неделю идут смотрины. Девиц съехалось бо­лее пятисот. Невесту царскую выбирали тремя кругами. Первый круг — боярский. Ездили бояре-наместники по вотчинам, городам и весям, смотрели каждую девицу. Глядят: пригожа ли, бела ли, нет ли на лице каких изъянов. Особенно выспрашивают про то, какого роду-племени. Ежели девушка древнего роду и красива, дарят ей кашемировый платок и отсылают во второй круг в Мо­скву.

Второй круг—владычный. Сидит в нем митрополит Макарий с архиереями. Здесь проникают в ум и душу каждой избранницы. Задают замысловатые вопросы, спрашивают молитвы, думы о бо­ге, узнают, сколь преуспела девка в грамоте. Самым умным и бла­гочестивым дарят золотой нательный крест и шлют на третий круг. Остальным крест дарят серебряный и с почетом отправляют домой.

Третий круг — царский. Иноземные лекари смотрят на каж­дую в отдельности. В жарко натопленной комнате златокрестнип раздевают донага и вконец смущенных до бледности в лице под­водят к свету. Лекари смотрят, здорова ли избранница, способна ли к деторождению, статна ли, отличается ли красотой телесных форм, нет ли в теле каких изъянов.

Скрытый от девиц, сквозь решетку на избранниц смотрит сам царь.

Из сорока златокрестниц выбрали двенадцать, к ним вышли царь и митрополит.

Настя, укутанная в шелковое покрывало, взглянула на Ива­на — и волна радости хлынула в ее сердце. Царь улыбнулся ей как старой знакомой, чуть заметно кивнул головой.

Макарий осенил избранниц крестом, сказал:

— Каждая из вас достойна быть царицей. Любая из вас по сердцу государю, и не знает он, с какой разделить свой престол, свой хлеб, свое ложе. Сие оттого, что даны вы ему человеками, а государыня, как и сам государь, особы богоданные. И обратимся мы к богу, и пусть всевышний укажет на одну из вас. Идите с бо­гом по покоям, вам отведенным.

И снова Иван глянул на Настю ласково.

...Спит Москва, спят обитатели Кремля. Морозно и тихо в ночи, только изредка на крепостных стенах перекликаются сторожа.

В двух опочивальнях, перестроенных наскоро из светлиц, спят двенадцать избранниц. Среди них и Настя. В покоях жарко, деви­цы сбросили с себя одеяла, разметались на пуховых перинах.

Девицы спят. Уж очень много волнений выпало на их долю в эти дни. Устали они и не долго думали о своем уделе — уснули. Может быть, видят они радостные и волнующие сны.

Не до сна жениху. Отобрали для него двенадцать невест. Все красавицы, как одна, телом стройнее одна другой, смыслом умнее одна другой. Попробуй, укажи на ту, с которой жить всю жизнь. Не шутка. Вдруг выберешь одну, а, может, рядом с ней стоит во много раз душевнее, милее и умнее — в душу не заглянешь. И ска­зал тогда митрополит: пусть выберет всевышний. Когда отойдут ко сну избранницы, укрыть их всех платами, прийти к ним в ночи и, не видя лица, положась на промысел божий, указать единственную.

И повел Макарий молодого царя в опочивальни.

Под низкими каменными сводами — духота. Единственная све­ча в дальнем углу светится еле-еле, язычок пламени колеблется из стороны в сторону, будто свежего воздуху ищет. В полумраке бес­шумно, на носках проходит царь мимо кроватей, жадно обшари­вает глазами тела, укрытые легкими одеяльцами. Вот одна одеяль­це сбросила, потому жара, и лежит в полутьме, будто Ева в пер­вый день творения. Иван долго глядит на нее, но владыка легонько подтолкнул вперед. У царя дрогнуло сердце. Около стены лежит та, что дерзко и умно говорила с ним у Адашевых. Тонкое покры­вало плотно облегает тело и обрисовывает удивительно красивые изгибы ее фигуры. Она улыбается во сне, губы шепчут какие-то слова, а на подушке вокруг головы золотистый венец кос. Вся она соблазнительно свежа, и царь склоняется над ее открытым плечом. Ноздри раздуваются, дрожат. Он рывком хватает владыку за ру­кав рясы и шепчет: «Вот она!»

Шигонька снова в Москве. Снова, как и при Елене Васильевне, рядом с троном. Прочел молодой царь заметы Шигонькины о чере­мисском крае, нашел их зело умными и краткими и вызвал дьяка в Москву. Повелел ему снова вести Царственную книгу и вносить ту­да все, что в царстве содеялось. И стал Шигонька царевым лето­писцем, жил по-прежнему в митрополичьих покоях.

Шигонька взялся за Царственную книгу. Записывать нужно много: как великий государь венчался на царство, как советовался с митрополитом Макарием о женитьбе, где огорошил бояр и попов решением не искать себе невесту в иноземных царствах, как это делали раньше, а взять в жены русскую. И о том, как невесту вы­бирали. Записать не мешало бы о том, кто этого счастья удо­стоился.

«И женился русский царь в четверток всеядной недели и вен­чал их в соборной церкви Пречистыя Богородицы Макарий митро­полит всея Руси в царствующем граде Москве и бысть радость велика...»

В понедельник всеядной недели начался великий мясной торг. Испокон веков торговлю починали на Москве-реке. Туши свиней, быков и баранов вывозили прямо на лед и примораживали. Затвер­делые на морозе огромные рыбины складывались на лед поленни­цами, как дрова.

В эту же пору начинались и свадьбы, и всякие празднества. Русские, грешным делом, поесть до отвалу любят, а на свадьбах — тут уж без сотни перемен и стола не бывает. Потому торговля съестным идет бойко.