Джордже Кэлинеску - Загадка Отилии

— Ах, как я рада! — и Отилия в восторге захлопала в ладоши.

Феликсу почудилось, что, подойдя к помещику, она коснулась губами его щеки. Чтобы не мешать этим про­явлениям чувств, юноша быстро спустился по лестнице.

— В Паскалополе много шика, — призналась Отилия угрюмому Феликсу, когда лошади ровной рысью везли их домой. — И как он, бедняга, одинок!

На другой день Отилия, сидя на своей софе, поджав по-турецки ноги, говорила Феликсу, с рук которого она перемотала уже половину пасмы шелка.

— По-моему, тебе не очень нравится Паскалопол. Отчего это?

— Я ничего против него не имею. Но...

— Но?

— Не совершаешь ли ты ошибку, ведя себя так фа­мильярно с пожилым человеком. Он может истолковать это иначе.

Отилия добродушно рассмеялась.

— Ты начал выражаться совсем как Аурика. Паска­лопол — светский человек, и он мне нравится. Он такой добрый!

— Может быть, он любит тебя?

— Может быть! А разве это тебя касается? Ты что, не хотел бы, чтобы у меня был такой муж, как Паска­лопол?

Феликс, насупившись, молчал.

— Феликс, ты большой дурак, — сочувственно ска­зала Отилия, — смотри, ты спутаешь мне нитки. Возможно, Паскалопол желает меня удочерить. В этом был бы шик, не правда ли? Отилия Паскалопол! Ах, как мне хотелось бы иметь коляску!

Вечером явился Паскалопол. Аурика, решив переме­нить свой объект, заявила, что она принесет собственноручно ею приготовленные пирожные. Отилия была весела, как никогда, она то стояла за спиной Паскалопола, что-то шепча ему на ухо, то, к крайнему неудовольствию Аглае и Аурики, присаживалась на его стул. Феликсу казалось, что, когда Отилия чуть наклонялась к Паскалополу, тот с нескрываемой радостью оборачивался к ней. Феликс незаметно ушел в свою комнату, не дождавшись пирожных Аурики.

Он лег на кровать одетый и, читая книгу, задремал при свете лампы. Поздно ночью его разбудил легкий стук.

— Ты не спишь? Это я, Отилия. Феликс бросился к двери.

— Почему ты ушел? — упрекнула его Отилия. — За­чем так вести себя? Пирожные Аурики были превосход­ны, они — единственное ее достоинство!

Отилия держала в руках тарелку с пирожными.

— Возьми, я и тебе принесла.

— И, просунув в полуоткрытую дверь тарелку, она бы­стро убежала к себе.

Однажды утром, стоя у витрины книжной лавки на проспекте Виктории, Феликс увидел на противополож­ной стороне улицы Отилию. Она торопливо шла по на­правлению к министерству финансов. Феликс сразу пред­положил, что Отилия идет к Паскалополу. Не в силах побороть искушение, он последовал за ней. Отилия мино­вала здание Атенеума, Белую церковь и перешла на ту сторону улицы, где был дом Паскалопола. Но она не остановилась и даже не взглянула на этот дом, а пройдя дальше, вошла в мастерскую модистки. Феликс, устыдив­шись, отказался от дальнейшего преследования и повер­нул обратно. А почти через час возле Национального театра чья-то тонкая рука проскользнула под его локоть. Он обернулся — рядом с ним стояла Отилия.

— Паскалопол сказал мне вчера вечером, что скоро пригласит нас в имение! Как же я туда поеду, если ты его терпеть не можешь? Неужели малейшая привязан­ность к человеку должна тотчас же вызывать подозрение? Какое мне дело до того, что скажут люди, которые видят Меня под руку с тобой? А между тем идти с тобой — опаснее, чем с Паскалополом, ведь его можно принять за моего отца. Паскалопол — человек большой души, и он был так добр ко мне Когда-нибудь я тебе все расскажу. Ну как, поедешь ты в деревню?

— Поеду, — ответил Феликс.

Вечером Феликс почувствовал, что ему необходимо поделиться с кем-нибудь своей вновь обретенной верой в Отилию, рассказать о зародившемся в его душе глубо­ком чувстве к девушке. Но исповедаться было некому, и он, взяв чистую тетрадь, написал: «Я должен всегда ува­жать Отилию и верить ей».

V

Как-то в начале августа, после обеда, Марина сооб­щила, что приехали Олимпия и Стэникэ. Отилия расска­зала Феликсу, в чем дело:

— Это старшая дочь тети Аглае, а Стэникз — ее муж. Муж — это только так говорится, они не венчаны. Чего же Олимпия хочет? — спросила она Марину.

— У них родился ребенок, и она думает еще раз по­пытаться — вдруг умилостивит старика.

— Вот увидишь, какой будет скандал! — обрадовалась Отилия. — Дядя Симион не соглашается дать за Олим­пией ни гроша в приданое, он ведь такой чудак. А Стэ­никэ увез ее из дома, но ни за что не желает венчаться. Хотела бы я, чтобы ты взглянул на Олимпию... Это по­трясающая пара!

— Мне сказала кукоана Аглае, что они придут сюда к вечеру, когда приедет домнул Паскалопол, — добавила Марина. — Она говорит, что, может быть, старик посты­дится его. А сейчас они спрятались в комнате у домнишоары Аурики и сидят там.

— Стоит ли впутывать в эти дела Паскалопола? — высказал свое мнение Феликс. — Он не рассердится?

— Что ты! Да ты не знаешь Паскалопола! У него не­истощимое терпение, и он очень любит, когда с ним сове­туются. Он любезен с тетей Аглае и со всеми, потому что хочет чувствовать себя здесь, как в родной семье. У него ведь никого нет.

Вечером шел дождь, все собрались в гостиной, Си­мион, сидя в полутьме, вышивал подушку. Внезапно рас­пахнулась дверь и вошла молодая пара. Аглае и Аурика обернулись, притворяясь удивленными.

— Олимпия! Ты? — сочувственно воскликнула Аглае, стараясь все же изобразить некоторую досаду.

Олимпия с бесстрастным видом подставила Аглае щеку для поцелуя, в то время как Стэникэ с подчеркну­тым почтеньем лобызал теще руку. Супруги поздоровались со всеми и издали приветствовали Симиона, кото­рый удовольствовался тем, что проворчал что-то, не под­нимая головы от пялец. Паскалопол церемонно склонился перед Олимпией:

— Целую ручки, доамна Рациу!— и поднес к губам кончики ее пальцев.

В Олимпии поражало сходство с Симионом и Тити, а раздвоенный, как у них, подбородок производил на жен­ском лице неприятное впечатление. Она была крупная, смуглая, с легким пушком на верхней губе и тесно срос­шимися над переносьем бровями, как у Тити. У пышу­щего здоровьем, хотя и не тучного Стэникэ было красное лицо, черная густая, кудрявая шевелюра и усы, похожие на мушиные крылышки. Под твердым высоким воротнич­ком Стэникэ развевался галстук «а ля лавальер», а не­обычайная ширина его светлого чесучового костюма, так же как и крошечная, едва прикрывавшая волосы, соло­менная шляпа-канотье, поразила Феликса. Стэникэ гово­рил плавно, округленными периодами, с актерскими, на­пыщенными жестами, а Олимпия — медленно, настави­тельно и весьма уверенно.

Аглае открыла военные действия.

— Мне следовало бы сердиться на вас, Олимпия. В нашей семье еще никогда не случалось такого позора. Вам надо было хорошенько подумать, прежде чем совер­шать подобный шаг. Уже год вы живете вместе, у вас ро­дился ребенок, а ведете вы себя, как язычники. Это все ты, Стэникэ, не хочешь венчаться!