Валерий Горбунов - Секреты для посвященных

И облака, и звезды были делом рук его знакомой — дизайнера Дины Ивановны. Ее усилиями стены были выдержаны в оранжево-фиолетовой гамме, а дверь изнутри окрашена в черный цвет, по ней порхали желтые бабочки. Оконная рама — ярко-красная.

Дина Ивановна, можно сказать, постаралась. Трудилась на совесть, как для себя. Но надолго здесь не задержалась, надо было готовить сына Жору к ответственному моменту — поступлению в «нулевку», которая готовила малышей для перехода в первый класс. «Нулевка» была нововведением. Вячеслав высказал предположение, что в ходе развернувшейся реформы школы наверняка появится еще один класс, который будет готовить малышей для поступления в «нулевку». Прогресс неудержим. На что Дина Ивановна, не понимавшая шуток, ответила всерьез:

— Нет, не думаю.

Одно время фиолетовые стены комнаты были обильно увешаны фотопортретами Дины Ивановны работы Вячеслава. На них она была сфотографирована в различных нарядах и позах. Может быть, обилие этих портретов стало в последнее время вызывать у Вячеслава ощущение, что в его жизни Дины Ивановны избыточно много.

Сейчас на стене остался только один ее портрет. На этом портрете Дина Ивановна, отличавшаяся пышной грудью и округлыми бедрами при необычайно тонкой, осиной талии и распущенными по плечам пышными волосами, была запечатлена у зеркала. В руке она держала другое, небольшое зеркальце, в котором опять-таки отражалась она же, Дина Ивановна, только в уменьшенном виде. Таким образом, отражаясь в зеркале, Дина Ивановна в то же время и сама отражала свое изображение. Глядя на когда-то нравившееся ему фото, Вячеслав подумал, что столь обильное умножение образа этой женщины мало что добавляло к постижению ее сути. Ничего нельзя было прочитать на ее гладком скуластом лице, в ее раскосых калмыцких глазах. Дина Ивановна оставалась изображенной, но непостижимой. Вячеслав так и назвал свой снимок — «Непостижимость». По сути, это было признание в своем поражении. Он не сумел узнать и полюбить эту женщину. Но это личное поражение обернулось на фотовыставке в Доме журналистов творческой победой. Ему присудили премию. На нее он приобрел зимнее пальтецо для маленького Жоры.

Вчера вечером они пили чай вместе с его отцом. Мирон Павлович быстро осушил чашку и удалился к себе.

— Он меня не любит, — констатировала Дина Ивановна. — Ничего, привыкнет.

Вячеслава покоробила та спокойная уверенность, с которой она произнесла эту фразу.

Они удалились в комнату Вячеслава. На Дине Ивановне было надето нечто вроде бархатного темно-зеленого камзола. Высокая грудь обтянута белым шелком с пышным жабо. Темно-коричневые брюки из тонкой кожи заправлены в высокие ботфорты.

— Правда, я похожа на пажа? — игриво сказала Дина Ивановна и повернулась вокруг оси на каблуках.

— Если и похожа на пажа, то на довольно упитанного, — заметил Вячеслав.

Она с рычанием набросилась на него, стала стучать в грудь кулаками. Делала она это шутливо, но кулаки были увесистыми, и Вячеславу было больно. Он поморщился. Ее лицо, почти вплотную приближенное к его лицу, было сильно заштукатурено и раскрашено. «Как стены этой комнаты, — подумал Вячеслав. — Надо немедленно вызвать маляров и привести помещение в прежний вид. Перед отцом стыдно».

— Вовсе я и не потолстела, — капризным голосом протянула Дина Ивановна и затянула золотистый широкий пояс на талии еще на одно деление. — Вот!

— Садись, поговорим, — предложил Вячеслав.

Он был переполнен впечатлениями от последней командировки, ему хотелось с кем-то поделиться теснившимися в его голове мыслями.

— Ты знаешь, в леспромхозе, где я был, почти на моих глазах произошло два убийства.

Но это сообщение не произвело на Дину Ивановну впечатления.

— А у нас на пятом этаже старуху ограбили. Вдову профессора, — сказала она.

Вячеславу расхотелось откровенничать.

— Завтра я иду на работу к двенадцати, — многозначительно проговорила Дина Ивановна и бегло пробежала пальцами по пуговицам камзола, как пианист по клавишам.

Вячеслав торопливо ответил:

— А мне с утра надо садиться за стол. Буду дописывать репортаж.

На лице Дины Ивановны проступило разочарование.

— Ну тогда немедленно ложись баиньки…

Она ожидала, что Вячеслав будет уговаривать ее остаться, но он быстро произнес:

— Я тебя провожу.

Он почувствовал, что ей хочется сказать ему что-нибудь неприятное.

— Да, кстати… Жоре нужна школьная форма, а я нигде не могу достать.

Вячеслав с готовностью отозвался:

— Не беспокойся. Я постараюсь достать.

Когда идешь поздно вечером с женщиной к станции метро и тебя раздражает дробный стук ее каблуков об асфальт, гулко разносящийся в тишине, то знай: все идет к концу.

…Репортаж для журнала уже закончен. Он спешит в редакцию. Радостный, возбужденный. Теперь написанные от руки, неряшливо выглядящие страницы начнут преображаться. Сначала их перепечатают машинистки, а потом, если материал будет одобрен секретариатом, они пойдут в набор. Линотипистки превратят печатные строки в металлические, отлитые из специального сплава, гарта. Наборщики их сверстают, выстроят строки в ровные колонки, снабдят их заголовком. А дальше…

Впрочем, лучше не забегать вперед. Прежде всего нужно, чтобы репортаж понравился.

Вячеслав устремляется к входу в редакцию, но с гранитного бордюра, ограждающего лестничную площадку перед дверью в редакцию еженедельника «Радуга», поднимается некое юное существо и встает на пути Вячеслава неодолимой преградой.

Девчонка в бесформенной куртке из серой мягкой, жеваной ткани и в таких же серых брюках (шароварах?), прихваченных у тонких щиколоток шнурком. Бесцветные волосы падают на лоб, но яростно-голубой взгляд вырывается из-под плотной завесы и жжет, словно старается прожечь насквозь.

— Вы! Вы! А еще корреспондент… Ненавижу! — слетает с ее бледных, искривленных яростью губ. — Телефон доверия, видите ли… До-ве-рия! А мы-то, дураки, поверили, купились! Эх, вы!

Вячеслав растерян. Он пытается ухватить мелькающую перед лицом тонкую руку, приостановить это бешеное верчение, разобраться, понять.

— Что случилось? Как вас… Вера?

— Лера!

— Да, Лера, извините. Я вас узнал. А где же он? Ваш друг?

— Где мой друг? И вы еще спрашиваете? Это же подло! Я на вас жалобу напишу!

Она задохнулась от гнева.

…Это было месяца три назад. Так же, как сегодня, Грачев подходил к редакции и встретил на ступенях двоих — парня и девчонку.

Вообще-то говоря, их в одинаковой степени можно было принять за двух девушек или за двух парней, по крайней мере со спины. Те же взвихренные, спутанные волосы, те же линялые майки, те же неопределенного цвета джинсы. По сравнению с этими джинсами даже потертые, видавшие виды на самых разных земных широтах и долготах Славины брюки казались новыми. На ногах у них одинаковые сандалии из перекрещивающихся веревочек. У парня в руках была гитара, с плеча свисала самодельная холщовая сумка-торба, над девчонкой реял бледно-салатовый надувной шарик, привязанный ниткой к поясу. Руки ее были заняты: она старательно пришивала к прохудившимся на колене джинсам ярко-красную заплатку в виде зубчатой шестеренки-цветочка. Девочка, увлеченная работой, молчала, ее спутник бренькал на гитаре, напевал хриплым голосом: