Светлана Петрова - Беспамятство

Гладить — это он мастак. — Катька хихикнула. — Башкой слаб, а так-то охальник! В Фиму к девкам шляется. При мамке стеснялся, а теперь — вольный казак.

Катька образованная, неполную среднюю школу в Фиме окончила, оттого числится всезнайкой. Она намного моложе других баб - нс так давно шестой десяток разменяла, зато любопытная, как древняя Матвеевна. Хотя, если честно, до Матвеевны в этом деле ей далеко.

Спиридоновна пыталась склонить мнение о парне в лучшую сторону:

Все умеет. Если чего надо по-соседски — прибить али починить - с радостью, никогда не откажет, хотя и надежи на его мало. Пообещать пообещает, а выполнит ли? Это как ему в глупую башку стукнет. Но руки золотые...

Катька опять нс дала ей закончить мысль.

Ага, золотые. Меня нс раз ими за ногу хватал. Норовит повыше.

Так тебе бы спасибочки сказать, а ты жалишься. Твой-то пил, пил — не просыхал, а потом куды делся? Небось, в белой горячке где-нибудь под забором валяется, а то и концы отдал, — предположила Матвеевна, которая была не только любопытна, но и немного зловредна.

Не твоя забота, - огрызнулась Косая.

Во-во. А Максимка не пьсть, - с гордостью отметила Спиридоновна. - Ещё мальцом на поминках Платонихиного зятя бормотухи хватил, потом двое суток блевал. С тех пор в рот нс берёт. Ныне тверёзых днём с огнём нс сыскать. Совсем совесть потеряли, Бога не боятся. Правда, церкви-то у нас в деревне и раньше нс было — рылом не вышли, только в Фиме, да и та недавно отстроилась, а в советское время в ей картошку хранили.

Кто ж не помнит? — возмутилась Катька. - Ты так расписываешь, словно мы тогда и нс жили, одна ты тут всем колхозом заправляла.

Жили, жили. Да мало понимали, - отмахнулась Спиридоновна и закончила свою историю про Максимку, как ей казалось, главным штрихом к портрету:

А он и без церкви Богу ис изменяет, мамка приучила. Молится на домашнюю иконку, что Фене от родителей досталась. Долго святой образ при коммуняках но сундукам прятали, а нынче на место возвернулся - в окно видать, как парень вечером в углу горницы на коленях стоит, крестом себя осеняет.

Нс стыдно в чужие окна заглядывать? — то ли с укором, то ли с завистью спросила Матвеевна, снова встревая в разговор.

Тьфу! — сплюнула Спиридоновна. - Мы же рядом живём, окно в окно, а завссок у их на стёклах сроду нс водилось от бедности.

Она, хранительница местных традиций и баек, едва ли не самая старая жительница Филькина из тех, что еще живы, нс впервой все это рассказывала, но её всегда слушали с уважением и даже с интересом нс только потому, что событий вокруг происходило мало, а свободного времени было много. Спиридоновна но праву считалась избранницей судьбы, поскольку обладала двумя реликвиями деревни Филькино: коровой и живым мужем.

Корова была молодая, выращенная из собственного теляти, по счёту не первая, а муж - совсем плохонький, давно не годный ни к какому труду, тем более к постельному, но он смолил самокрутки из махры, и пот у него тоже был особенный - едкий, тяжёлый, оттого в избе пахло мужиком. Другие филькинские бабы ради этого фантома мужчины привечали редких проезжих, скрывающихся жуликов и алиментщиков, проходимцев, любящих пожить за чужой счёт, городских бомжей, которым требовалось перезимовать в тепле. В стране, где на каждого неженатого парня приходится по несколько девок, никому в голову не придёт осуждать случайные связи. Однако вместе с неуклонным увеличением возраста женского населения деревни Филькино зачахла и эта нечастая радость.

Что же касается мужа Спиридоновны, то диковинное заключалось не в том, что он имелся в наличии, а в том, что прожили супруги в согласии - иначе говоря, без крупных ссор и драк до крови - более полувека. Впрочем, секрета особого тут искать нс надо. Мария Спиридоновна была женщиной, широкой в кости и на голову выше Степана Порфирьевича, как она с почтением называла спутника жизни, и хоть была добра и неревнива, муж робел испытывать жену на прочность, потому на сторону нс ходил, довольствовался тем, что есть. Они вырастили всех рождённых детей, внуков и теперь доживали отпущенный срок одни, но все равно представляли собой семью, которой так пренебрегают нынешние молодые и за которую ведомое инстинктом самосохранения держится уходящее поколение.

Естественно, и жительницы Филькино к истаивающей во времени ячейке общества относились с почтением. Исключительность положения автоматически обеспечивала Спиридоновне весомость суждений: к человеку с подобным опытом каждый считал полезным прислушаться. А то, что Катька совалась со своими соображениями, так это по молодости. Вот и опять уела Спиридоновну, спросив с ехидцей:

— А сколько лет теперь твому соседу — в окно не видать?

И действительно, сколько - никто не помнил. Тридцать будет? Или меньше? Своих-то годков нс замечаешь, оглянешься - со счёту собьешься, а тут чужие - кому интересно считать? Он и сам не ведает. Дней рождения нс отмечает, паспорт получать нс ходил, зачем, говорит, меня и так тут всякий но нескольку раз на дню видит, а ехать мне некуда, да и неохота. Так ему потом документ на дом принесли, только расписаться заставили. Мать дурачка, конечно, знала, сколько Максимке лег, но она от болезни померла. Нс так чтобы давно — сын смотрел за ней очень старательно и теперь цветы на могилку носит исправно, любил мамку-то.

Явился он на свет Божий 19 февраля (по старому стилю 6-го), на тот день в святцах прописаны мученики Евиласий, Фсофил, Иулиан, Максим и еще преподобномученик отрок Ликарион, Молодая мать Каллисфения Сидорова настрадалась в школе от заковыристости собственного имени, потому для сына выбрала самое, как ей показалось, благозвучное из всех возможных. Это сейчас детей крестят верующие и нс очень, даже атеисты, следуя общему поветрию и возрождающимся традициям, и дают имена, мода на которые меняется каждое поколение. А в середине прошлого века муж и жена Сидоровы ездили с новорожденной дочкой аж в областной город Владимир (ближе действующей церкви не нашли) и согласились на первое имя, которое впопыхах назвал священник. И тем были довольны, потому что дитя родилось слабеньким, того и гляди Богу душу отдаст, а некрещёное создание Господь не примет, зато теперь - дорожка Каллисфении вела напрямик в рай. Однако девочка, которую деревенские прозвали Калей, умирать раздумала, и хоть здоровьем не отличалась, выросла доброй и лицом красавица, замуж вышла за совхозного агронома. Он-то и стал кликать сё Феней. Феня да Феня - так все и привыкли, только где тот муж? Выпивал он, конечно, порядком, но не буянил, жить можно, кто ж теперь в деревне нс пьёт, но оставшись без работы, без средств, а главное, от обиды за брошенные поля, зарастающие сорняками и никчёмным кустарником, агроном ушел в глубокий запой, потом уехал на Север за длинным рублём и канул в неизвестность.