Иван Науменко - Грусть белых ночей

Вдруг по тому месту, откуда доносятся еле слышные здесь очереди «Дегтярева», бьет наша самоходка. Один снаряд, второй, третий... В вилку, что ли, дурни, берут пулемет? Высоко вздымается конус черной болотной земли. Лебедь закрывает глаза. Петро Герасимович вчера бежал со страху как шальной. Погиб по-глупому. Мелешка ничего не боится. Всегда рвется вперед. Неужто и он погиб?..

Когда через несколько минут обстрел заканчивается, Василь бежит к речушке. Маленькая, чернявая, с потным лицом девчонка-санинструктор тянет на плащ-палатке Мелешку. Голова, лицо у Мелешки забинтованы, только темная ямка рта видна. Сквозь бинт густо-красными пятнами проступает кровь.

— Второго номера насмерть, — говорит вспотевшая чернявенькая девчонка-санинструктор.

Семененко лежит скрючившись, подобрав под себя ноги. Осколки угодили ему в грудь и в живот. Лицо белое, ни кровинки. Лебедь ищет документы в нагрудном карманчике гимнастерки. Но в гимнастерке нет карманов. Снова забыл он про это. Вчера забирал документы Петра Герасимовича и тоже искал их в гимнастерке. Рука у Василя в крови. Наконец он находит солдатскую книжку Семененко в кармане шинели. Три рубля лежали в книжечке, треугольник неотправленного письма.

Лебедь прячет документы Семененко к себе в сумку. Со вчерашнего дня в сумке солдатская книжка Петра Герасимовича. Теперь будет две книжки.

Вода в речушке светлая, прозрачная. Журчит меж больших и малых камней, которые сплошь застилают ее русло. Василь отмывает в речушке руки от крови. Бойцы, прыгая с камня на камень, перебираются на другой берег.

Есть и мостки через речушку — в двух или трех местах в пределах видимости. Мостки обыкновенные, деревянные, как на родине у Василя.

Вражеская оборона взломана. Сопротивления никакого. Бойцы идут по дороге, которая, петляя, извиваясь, подымается выше и выше. Земля серая, прибитая дождем. По обе стороны дороги сосны. Такие же, как дома. У многих из них стволы расщеплены, в лесу много воронок. Это результаты обстрела. Но чем дальше, тем следы обстрела заметны меньше.

Василь наблюдал в последние дни за вражеской стороной издали. Уступами поднимаются сосны на горе. По земле, усеянной большими и малыми камнями, поросшей соснами, несколько часов назад ступали вражеские солдаты. Теперь идет он, Василь. Где-то в глубине его существа таится радость: остался жив. А могло убить, как Петра Герасимовича, Семененко.

В стороне от дороги в кюветах — противогазы. Без сумок. Маски, гофрированные трубки, жестяные коробки. Чем дальше, тем больше противогазов. Новеньких, ненадеванных. Изредка попадаются саперные лопатки. Бросают солдаты то, что тяжело нести.

Лебедя догоняет Костя Титок.

— Сурки и тушканчики попрятались в норы, — говорит он. — Мы наступаем. По горной, малодоступной местности. Имеем трофеи...

Вслед за Титком вышагивают Адам Калиновский, Костя Русакович, таджик Рахим, еще двое бойцов. Не хватает Рагомеда и Левоненко, а так было бы отделение в полном сегодняшнем составе. Все возбуждены. Чувствуют себя победителями.

— Сурки и тушканчики после войны будут искать себя в списках награжденных — скалится Костя.

Сегодня мишень для нападок — Костин приятель Миша Цукар, прозванный им Сурком. Миша, цыгановатый высокий хлопец, когда призывали в армию, выкрутился, устроившись на работу в военизированную организацию, которая охраняет армейские линии связи. В той же организации и Николай Цукар. Его брат.

Это, скорей всего, дело рук родителей Мишки и Николая Цукаров. Они хитрые и жадные. Сумели сунуть кому-то взятку.

— Династия Сурков записалась в баптисты, — продолжает Костя. — Не принимает войны.

Противогазные сумки у бойцов чем-то сильно набиты.

— Что у вас? — спрашивает Лебедь.

Костя Титок протягивает ему широкую, как лист бумаги, галету:

— На, попробуй. На склад нарвались.

Вчера такой галетой угощал Василя Богдан Мелешка, которого сегодня ранило.

Сумки у солдат аж распирает от галет. Ясно теперь, почему выброшены противогазы.

Роты идут почти не походным порядком. Ярко светит солнце — словно благословляет этот поход. Даже жарко становится. Дорога, извиваясь, идет к высокому холму, петляя у его подошвы как змея. Сквозь редкий сосняк на повороте дороги Василь видит голову колонны. Даже подвода прибилась к бойцам. Некоторые побросали на нее свои вещевые мешки.

Вдруг оглушительный треск. На ходу, со стороны невидимой отсюда высоты, падают мины. Их много, фонтаны бурой супеси вздымаются справа, слева, впереди. Дорогу, сосняк мгновенно затягивает едким дымом.

Василь бросается вперед. От мин только так можно спастись. Полоска леса в этом месте узкая, впереди, однако, пространство безлесное, густо усеянное большими и малыми камнями.

— За мной! — перекашивая рот, кричит Василь. — Вперед!.. За мной!..

В это мгновение ему кажется, что он плохо действует как командир отделения. Валуны — белые, серые, темные, Кажется, что пасется большое стадо свиней. Бойцы бегут кто куда. Никто никого не слушает.

Улегшись за камнем, Василь успокаивается. Мины рвутся и тут, лопаются с оглушительным треском. Но хоть спрятаться есть где.

До его слуха вдруг доносится брань:

— Вылазь... твою мать! Посечет, как баранов!..

Высунув голову из-за камня, Василь видит командира роты Чубукова. Лицо у него темное, даже черное, рот искривлен от крика. Держа в вытянутой руке автомат, он машет им, как бы призывая бежать за собой.

Василь выбирается из-за валуна. Пробежав несколько метров, бросается под такой же. Пронзительно, страшно кричит раненый конь. Верно, тот, что был запряжен в подводу.

Еще одна перебежка. Осколки мин бьют по валунам, сдирая, подпаливая чахлый, желтоватый мох, высекая огненные дуги нскр и жгучих каменных брызг. Струйка таких брызг стреканула Василя по щеке, и он сразу отер с нее кровь. Хорошо, что не в глаз.

Огонь, камень, железо. Вот как тут приходится воевать. Рано радовались, что прорвали оборону.

Проходит несколько минут. По седловине холма, где засели минометчики врага, начинает бить наша артиллерия. Снаряды с ощутимым шелестом пролетают над пехотой, которая словно опоясала холм. До седловины еще два-три поворота дороги, окутанной теперь дымом.

Седловина — крепкий орех. Так просто не раскусишь. Наступает вечер, затем ночь. Она непривычна для хлопцев из Белоруссии, большинство которых, кроме Речицы, Гомеля, Мозыря (ездили туда раз или два за всю жизнь), никаких других городов и мест не видели. Немного темнеет, сереет небо, средь сосен опускается легкий сумрак. Трудно отличить вечер от такой же светлой ночи. По сравнению с суровым краем, где они оказались, родная Беларусь кажется благословенным югом.