Иван Науменко - Грусть белых ночей

— Вы знакомы с Хмелевской? — стараясь говорить спокойно, спросил Высоцкий.

— Вы ее тоже знаете? — редактор, кажется, вовсе не удивился. — Мы в комсомоле вместе работали. Хочу ее в газету взять. Хорошая дивчина. Только испортил жизнь ей один баламут. Он отсюда, из города...

Высоцкий вдруг вспомнил, как подхватилась Галя, когда в речной ресторанчик зашел бригадир монтажников. Может, он ее муж?

Галя время от времени бросает на Высоцкого взгляды, вид у нее немного растерянный — видимо, не ожидала, что он застанет ее здесь. Но ведь ничего особенного не случилось. Разве геологи не могут пригласить в компанию красивую женщину, с которой работают, и разве она должна отказываться от приглашений? Высоцкому до боли жаль Галю. Совсем в новом свете встает их стремительное сближение. Молодая женщина — словно птица с перебитым крылом — стремится вдаль и ищет опоры.

Как-то вдруг шумливая компания поднимается, выходит из столовой. На пороге Галя остановилась, встретилась взглядом с Высоцким. Он улыбнулся, кивнул головой — будто подал знак, что останется в деревне.

— Горох собирается на пенсию, — говорит Иванькович. — Председатель был хороший. Двадцать лет на одном месте.

— Где Гавака? — спрашивает Высоцкий о прежнем председателе, которого хорошо знал.

— Наверно, на пенсии. Как выпустили из тюрьмы, был председателем сельпо.

— От Гаваки молодежь в отходники не бежала. А как от Гороха?

— Времена другие, — Иванькович вдруг становится задумчивым. — Теперь, если хочешь, чтоб человек остался в селе, дай условия получше, чем в городе. Только далеко еще до этого...

Вечером Иванькович идет на занятия, а Высоцкий в ожидании встречи с Галей блуждает по Дуброве. Им владеет необычное, какое-то тревожно-приподнятое настроение. Былое, давнее переплетается с сегодняшним, он узнает дороги, деревья, здания и в то же время не узнает, так как на все лег отпечаток перемен. На окраине Дубровы был белый мысок чистого березняка, он и теперь там, но деревья разрослись, вроде бы поредели, их пожелтевшие кроны отливают каким-то тревожным блеском под последними лучами солнца, которое уже наполовину скрылось за лесом. Он никогда не думал, зачем насажен на бугорке березняк, и только теперь догадывается: там, очевидно, кладбище, так как в другом месте его нет.

Более двадцати лет идет в Дуброве повседневная, незаметная для тех, кто живет тут, работа, но он, Высоцкий, фактически гость, он даже не узнает человека, который за это время родился и вырос. И кого он тут знал? Гаваку, двух-трех бригадиров, колхозников, некоторых учителей. Где они, что с ними? Скорее всего, как Гавака, на пенсии, так как уже тогда были людьми немолодыми.

Когда совсем скрылось солнце, в разных концах деревни вспыхнули цепочки огней. Их заметно больше, чем в те послевоенные годы, когда Высоцкий был молодым и не раз тут ночевал. Весь в огнях промежуток между южным и северным поселками — из рассказа Иваньковича Высоцкий знает, что там теперь комплекс из нескольких коровников и телятников; буровая за околицей напоминает корабль с высокой мачтой — такой в блеске огней издали кажется.

Политзанятия, на которые пошел Иванькович, в школе.

Школа двухэтажная, в окнах, за исключением двух-трех комнат, темно. Стоит школа на косогоре, на том месте, где когда-то был ветряк. Мельница и после войны бездействовала, стояла с неподвижными крыльями, ободранными стенами — бревна основы внизу торчали, как голые ребра. Гавака построил в Дуброве электростанцию, первым в районе привез списанный на заводе локомобиль, динамо-машину, дал свет колхозникам. Помещалась электростанция в длинном хлеву, там, где теперь городок животноводческого комплекса, и возле нее всегда возвышалась гора выкорчеванных пней. Пни сжигались в печи локомобиля — то ли дров не было, то ли их просто Гавака жалел, да и свет подавался только до одиннадцати часов вечера. После одиннадцати — Гавака в этом был убежден твердо — надо спать, и свет — излишняя роскошь. Динамо-машина часто портилась, и тогда над Дубровой с вечера повисала дегтярная тьма.

Высоцкий напряжен, взвинчен, ему кажется, будто судьба испытывает его: встреча с Галей должна произойти на тропках молодости, где когда-то он столько бродил, мечтал, думал. Как бы возвращаются ветры на круги своя. Он не знает, что скажет теперь Гале: там, в городе, он чувствовал, что его влечет к ней, как не влекло ни к одной другой женщине, видел, что и она тянется к нему. Теперь почувствовал другое, о чем раньше даже не догадывался: она красивая, и не один он это видит. Поклонники, ухажеры у нее всегда будут. Она, конечно, знает себе цену. Он, как наяву, видит загорелые лица, крепко сбитые фигуры геологов — они люди ее поколения, смелые, уверенные в себе, и оттого ему тревожно.

Уже около часа Высоцкий бродит по улице.

Как и в других деревнях, в Дуброве студенты копают картошку. Вернувшись с поля, часть из них сидит на крыльце клуба, поет под гитару, остальные, разбившись на парочки, гуляют по улице. Парни ходят в обнимку с девушками, переговариваются, смеются, девчата все без исключения в брюках. Новые ветры долетели и до Дубровы.

Тогда, сразу после войны, вечером в деревне царила тишина. Клуба не было, да и парней не было — не вернулись с войны, и девушки, наработавшись в поле, на фермах, рано ложились спать. Как раз как хотел Гавака. Странно вело себя то девичье поколение. Из девушек, ровесниц Высоцкого, хорошо если достались мужья хотя бы половине. Пять лет он ездил по деревням, ночевал, где придется, но ни разу не было случая, чтобы кто-нибудь из девчат, не вышедших замуж и знавших, что не выйдут, набивался на короткую связь. Кажется, знали незамужние вдовы только тяжелую мужскую работу да грустные песни в поле. Тихо, без слова протеста сошли в свое женское небытие.

Тут, в Дуброве, в давние послевоенные годы телятницей работала одна из таких — Анастасия Федосовна Бурак. Высоцкий несколько раз писал о ней в газете. Маленькая, подвижная, с густым засевом веснушек на узком неброском личике, она была необыкновенно самоотверженной. Колхозные телята падали от бескормицы, и она готовила им пойло из собственной картошки.

Это было еще до того, как в Дуброву привезли председателем Гаваку. Однажды зимней ночью через Дуброву проезжал секретарь обкома, заметил свет в колхозном хлеву и заглянул на огонек. Настя Бурак как раз отпаивала ослабевших телят. В скором времени ее избрали депутатом Верховного Совета республики.

Она и во время депутатства ферму не бросила, ухаживала за телятами, но муж нашелся — хитроватый счетовод, который до сорока лет проходил бобылем. Когда Настя забеременела и подошло время рожать, ее, как депутата, отвезли в город, в роддом, там она родила двойню — мальчика и девочку, но, чтобы привезти роженицу назад, в Дуброву, Гавака коня пожалел. Настя с близнецами на руках прошла пятнадцать верст — от города до деревни — и еще плетеную люльку принесла на плечах — купила на базаре.