Владислав Ляхницкий - Алые росы

И тут вспомнила Ксюша, что Борис Лукич за все время заседания рта не раскрыл. И сейчас шел молчаливый, насупленный, временами покрякивал, словно на плечи ему опускали многопудовый мешок. Значит, встревожен чем-то ее хозяин, такой умный, хороший и честный. Она догнала Бориса Лукича и тихо взяла его под руку. Вчера не посмела бы, а сегодня все кажутся братьями.

— Ты, Ксюша? Что тебе?

— Хотела сказать… Сколь людей на свете правду искали и я искала, и вы для меня искали ее, для рыбаков, а найти не могли. И стала я думать, нет правды на свете, а она вовсе есть. Есть! Да рядом.

— Эх, Ксюша, святая душа, раньше чем правду искать, надо твердо знать: что такое есть правда. Тебе кажется просто: увидишь и сразу, мол, сердцем правду почуешь. Ксюшенька, это много сложней. Идешь ты тайгой и пересекает твою тропу ключ с прозрачной водой. Он неглубок и шириной шагов пять. Зачем же искать обходную дорогу, не лучше ли вброд пять шагов и идти себе дальше. Верно ведь?

— Верно.

— Ключ студеный, ты босиком. Вступишь в воду — ноги как обожгло. Перешла ключ, а вечером лихорадка. Так какой дорогой лучше идти — прямой или кривой?

— Наверно кривой.

— То-то оно. Или идешь ты в густом тумане. Впереди видишь бурную реку, пороги на ней, водопады. За речкой огромное поле льда. Куда же идти? Кидаться в ледяную воду, а после ночевать во льду, без огня? Ты остаешься на этом берегу, разводишь костер и ночуешь, а утром, когда разойдется туман, глазам своим не поверишь, не речка перед тобой, а ручеек… Его можно перескочить. Не ледяные скалы за ручьем, а поляна, покрытая снегом. Видала такое?

— Да сколько угодно. В тумане все другим кажется.

— То-то оно. Откуда мы знаем с тобой, не студена ли вода, куда порешили вступить при переделе земли? Нет ли перед глазами тумана, что искажает дорогу? Скажу тебе откровенно, мне тоже кажется: правильно решил Совет дать солдаткам землю поближе, отнять у попа излишек земли, дать хоть слегка по рукам хапуге Ваницкому. Хорошо будет тогда в Камышовке?

— Конечно, Борис Лукич, хорошо!

— А если такое сделать по всей России?

— Вот бы здорово. И рыбакам бы сразу свобода, и…

— И я так же думаю дурацким своим умом, а во главе России стоят умнейшие люди. Я не говорю о князе Львове, Коновалове — это другой разговор. А Чернов? Керенский? Они почему-то не делают так, как Вавила и Иннокентий. Значит, почему-то нельзя? Не туман ли перед глазами Вавилы… и перед моими глазами тоже, потому что я многое понимаю так же, как и Вавила. Ксюшенька, это так тяжело. Думаешь-думаешь ночи напролет и мысли не можешь унять. Вроде как раскрутились в голове колесики и не остановишь их, не успокоишься, не уснешь. Все, кажется, мы делаем правильно, осуществляем задачи революции и претворяем в жизнь вековые чаяния лучших русских людей. Повернешься на другой бок и начинаешь думать иначе: разве я умнее вождей революции? Нет! Значит, я ошибаюсь! Значит, нельзя поступать так, как мы решили сегодня.

— Но утром уже начнут делить землю.

— Не знаю, Ксюша, ничего я не знаю.

6.

Все оказалось сложнее, чем представлялось Ксюше.

Совет решил землю делить утром. Ксюша встала чуть свет, чтоб пораньше управиться по домашности, но у церковной ограды, на площади, уже толкался народ.

— Кто дал им право за нас решать?

— Не хотим передела.

— Вздуть бубну рыжему Кешке.

Силы Гаврилыча не было на площади, но кричавшие слишком часто поглядывали на окна его высокого дома, очень похожего на дом Кузьмы Ивановича в Рогачево.

— Долой Кешку Рыжего.

Два дня шумел сход.

— Товарищи, только часть переделите, — надрывался Вавила, комкая в кулаке солдатскую фуражку. — У ло-шадных, у зажиточных земля у самой поскотины, а у солдаток у некоторых верст за десять.

— До-лой!

— С конторой Ваницкого и того яснее.

— До-лой!

— Ставлю на голосование, — кричал Иннокентий с трибуны.

Вот диво, на сходе не более пятисот человек, а голосов сосчитано более восьмисот.

— Долой сам Совет!

Взмокший Вавила, такой, как если б на нем воз везли, разыскал в толпе Ксюшу.

— Тебе поручали девок на сход созвать, молодух и парней. Теперь все голос имеют. И голоса молодежи нам очень нужны. Беги по знакомым, зови.

— Я побегу. А вы тут следите. Федулка хромой на том конце руку поднимал, потом ко мне шмыгнул и опять руку поднял, а посля к церковной ограде подался.

— Врешь ты все, — истошно кричал закадычный друг Федулки. — Он как стоял тут, возле меня, так и сейчас… только что вот стоял.

У церковной ограды появилась монашка — та самая, что причитала в Буграх.

— Антихрист пришел в Камышовку, — завопила она. — Вон он, вон он, — показывала она то на Вавилу, то на Егора и Иннокентия. — Блудница с бесами свадьбу справляет, — показала монашка на Ксюшу. — Блудница чертенка родит…

— Замолчи, — прикрикнул на нее Иннокентий.

За монашку вступился сам Сила Гаврилыч. Дескать, теперь не царское время. Свобода. Глотку никому нельзя затыкать.

Ксюша ходила по избам и уговаривала женщин и девок идти на сход.

— Срамота-то какая — на сход! Это девке? Да от нее женихи отвернутся.

— А может, валом повалят.

— А тебя пошто монашка блудницей зовет?

Так встречали не часто. Чаще, поговорив, посоромясь ради приличия, несколько раз отнекавшись, поправляли платок и бежали на сход.

— Верно, девонька, жисть така наступат, как бы не проморгать ее.

— Иннокентий, надо иначе устроить голосование. Ксюша видела, как некоторые по нескольку раз голосуют.

— Та-ак, — протянул Иннокентий и, выбрав момент, когда сход немного притих, выкрикнул сипловато — за двое суток голос осип. — Эй, кто за решение Совета о переделе земли, об оплате конторе Ваницкого, отходи к потребиловке, кто против — к церкви. И чтоб, как считать начнем, не бегали через площадь.

— Не гоже так. Никогда так раньше голос не подавали, — возмущался Сила Гаврилыч.

— Командовать стал. Не царское время… Долой… — надрывался Федулка.

Но народ уже шел: кто к потребительской лавке — те, что за новую жизнь, за Совет, кто к церковной ограде — те, что поддерживали Силу Гаврилыча. Вавила и Иннокентий напряженно следили за этим движением. Вон фронтовик, товарищ Иннокентия, направился к потребиловке, за ним Ксюша в окружении притихших, смущенных девок, что впервые пришли на сход, впервые стали ровней мужикам. За ними густой толпой камышовцы.

Толпа у потребительской лавки. Три-четыре десятка человек у церковной ограды.

— Ур-ра-а… наша взяла… — кричали фронтовики. Словно вихрь пронесся над площадью и взметнул вверх фуражки, шапчонки, — Ур-ра-а-а… Правду надолго не затаишь.

7.

ИЗ БАЯНКУЛЯ ВАНИЦКОМУ.

Рабочие тайно выбрали комитет двтч требуют сокращения рабочего дня подземных работах до девяти часов зпт в мокрые забои фонарей с закрытым огнем тчк.