Владислав Ляхницкий - Алые росы

— Пожалуйста… Только он, наверно, уже уехал и, как обычно, будет очень не скоро.

2.

Аркадий Илларионович из дому не уходил. Чувствуя раздраженность Валерия, он решил, что лучшим лекарем будет время, и, сказав прислуге, что уезжает из дому, ушел в кабинет. Да и дела очень срочные: свидание с Грюн.

— Есть два человека на свете, с которыми я могу говорить не таясь, как с собой, это вы и Яким Лесовик, — говорила Ваницкому Грюн. — Но от вас я хочу получить толковый совет. Я рассказала председателю губернского комитета о том, как в Камышовке полуграмотный большевик нокаутировал лучшего оратора эсеровской партии, Я честна. Я не скрываю своих неудач. А если на то пошло, то одна неудача только подчеркнула успех остальных. Но у меня неудачных выступлений быть не должно, И тем более в поединке с неграмотным мужиком. На мой рассказ председатель заметил: «Эка важность — неудача в одной деревушке. Но, к сожалению, там контора Ваницкого. Он рвет и мечет. Зайди к нему. Обязательно». Еще и поэтому я у вас. Вы правда рвете и мечете?

Грюн сидела в мягком кресле возле окна в кабинете Ваницкого. Окно огромное, от стены до стены и полукружьем от пола до потолка. Стекла почти не заметны, и Евгении кажется, что между нею и улицей нет преграды, что она сидит не в комнате, а на краю большого балкона, где сняли перила.

— Посмотрите вниз… Да подойдите поближе. Я очень морально устала, я зла, но все же на людей не бросаюсь. Смотрите вниз. Мы с вами смотрим на землю сверху, как боги. Мостовая, выщербленный тротуар. Над тротуаром плывут две шляпки, одна с колибри, вторая с искусственной сиренью и из-под юбок мышатами выскакивают носки туфель. За ними плывет лоток с пирожками на голове у разносчика. Кто эти люди? Старые, молодые, красивые, безобразные?.. Что у них на душе? Разносчика пирожков я привыкла видеть в холщовом переднике, с лотком на голове и на круглом лице всегда застывшая боль, как будто у него на сердце синяк. Вы меня понимаете?

— Н-не совсем. — Спорить с хорошенькой женщиной Аркадий Илларионович считал непростительной глупостью, особенно если эта женщина нужна.

Грюн резко, с вызовом, скрывающим боль, повернулась к Ваницкому.

— Я живу внизу, в гуще народа. Вижу живых людей. Пусть некрасивых, с изъянами, с недостатками, но живых. А сверху, с позиции богов, живой человек — это пирожки и шляпки. Мы теряем опору в народе, Аркадий Илларионович, мы смотрим на него слишком сверху.

Откинулась в кресле. Глаза у Евгении цвета пепла с черным углем зрачка. Рыжеватые волосы острижены коротко и уложены, как у женщин на египетских фресках. Нос с горбинкой. Тонкие губы нервно кривятся.

Ваницкий внимательно разглядывал гостью. Эта женщина в городе пятый месяц, а молва приписала ей по крайней мере десяток любовников. Теперь вот Яким Лесовик…

— Боги не могут увидеть настоящую жизнь, — продолжала Грюн, — как не могут увидеть ее живущие наверху. Нам не увидеть, не узнать человеческих душ… Хватит смотреть. Давайте прежде всего решим для себя проклятый вопрос: почему в первые дни революции митинги были триумфом для нас, а сейчас я, лучший агитатор губернии, терплю поражения от сиволапых декламаторов ленинских статей? В чем сила Ленина? Почему моя партия, объявившая себя партией русского народа, расстреляла народную демонстрацию на Невском в начале июля, разгромила типографию, где печаталась газета того же народа?

А если б у вас на Богомдарованном было десятка три верных казаков, уступили бы вы рабочим? И в Камышовке? Кстати, Вавила — это муж той самой сероглазой бестии Лукерьи, что доставила столько неприятностей на Богомдарованном. Так вот, если бы у вас в Камышовке были казаки, то, ручаюсь своей головой, вы приказали бы арестовать смутьянов. И это было бы похоже на акт отчаяния. Но почему умнейшие люди нашей партии не напишут такой же ясной и доходчивой программы, как Ленин в этих Апрельских тезисах? Аркадий Илларионович, вы умный, опытный, помогите мне разобраться. В чем причина победы Вавилы?

Сказала с надрывом. Ваницкий молчал. Курил вторую папиросу подряд и смотрел вдаль.

— Вы меня слышите?

— Слышу.

— Так не молчите же, как всезнающий Будда. — Не дождавшись ответа, продолжала сама — Этот вопрос я задавала председателю городского комитета, другим руководящим товарищам, укоряла их в лености. Сама пыталась писать. Война до победы. С решением аграрных вопросов, противоречий в промышленности и прочем надо ждать созыва учредительного собрания. Но одно дело знать, понимать, а другое суметь изложить свои мысли, найти выражения более сильные, чем у Ленина. Найти доводы бесспорнее, чем у него.

Я готовлю выступления тщательно. Заучиваю почти наизусть. Что греха таить, часами репетирую их перед зеркалом, отрабатывая каждый жест, взлет бровей, презрительное пожатие плеч или сокрушающий взмах руки. И все же в момент выступления, в минуты особых душевных подъемов рождаются перлы-экспромты, сильнейшие части речей. Я очень надеялась, что однажды при выступлении родится экспромт, который станет антиленинской бомбой. Но пока его нет.

«И не будет», — подумал Ваницкий. — «Даже такие умницы, как Грюн, еще продолжают искренне верить в правоту своей партии, в ее лозунги? Нужно ли открывать ей глаза? Нужно! Такие, как она, должны знать всю правду. Иначе будем, как прежде, молоть языками, а когда надо действовать, не найдем десятка казаков».

И, закурив четвертую папиросу, по-отцовски погладил мягкую руку Евгении.

— Дорогая моя, умная, добрая, не ищите оружия — борьбы с большевиками в истории, логике, философии. Послушайте, милая. Ленин прав. Война нужна только мне, вашему папе и еще десятку других. Но народу сказать об этом нельзя. И поверьте, Керенский, Чернов, Брешко-Брешковская понимают это не хуже меня. Вопрос о мире, земле, национальный вопрос, фабрично-заводское законодательство и прочее можно решить немедленно, но это нам невыгодно. Не подумайте, что я разоружаю вас. Наоборот. На Богомдарованном вы настояли, чтобы я уступил рабочим. Тогда вы были правы. Армия ненадежна, милиция — туда и сюда, в правительстве нет силы для твердого курса.

«Ой, лжет… нагло лжет! — Евгения порывисто встала и почувствовала, что ноги не держат ее, а стены медленно уплывают. Чтоб не упасть, Грюн подошла к столу и уперлась руками в столешницу. И тут неожиданно замерцала искра сомнения — А если он в чем-то прав? — Вспомнилось, что не раз и не два, не найдя нужных фактов и слов достаточно ярких, чтоб затмить ленинские слова, она спрашивала себя — Почему? Неужели он прав? — и приходила в ужас — Зачем я мелю чушь? Просто я недостаточно эрудированна. Нужно больше изучать жизнь».

— Продолжайте, — тихо сказала Евгения. — В отношении правительства вы правы. Ясного курса у Керенского нет.