Казимеж Брандыс - Граждане

— Я состряпал это за одну ночь, — сказал он смеясь, — и не думал, что Лэнкот так сразу напечатает.

Зброжек присел на край стола. Вертя в руках крышку чернильницы, он стал расспрашивать Павла о его планах. Ответы слушал внимательно, но, казалось, думал в это время о чем-то другом. Руки у него были небольшие, сильные, с коротко обрезанными, как у школьника, ногтями. Он был лет на пять старше Павла, но казался гораздо взрослее — быть может, благодаря своему крепкому сложению. Они поговорили немного об очерке Павла и в общем сошлись во мнениях. Но Павлу как-то трудно было разговаривать с Зброжеком. Сам не зная почему, он обрывал фразы на полуслове — как будто боялся чем-нибудь задеть Зброжека или вооружить его против себя. Трудно сказать, чем это чувство было вызвано. Лицо Зброжека все время менялось, отражая какие-то мысли, впечатления, о которых он не говорил вслух. Он не казался замкнутым или неискренним, но Павел не мог отделаться от подозрения, что, беседуя с ним, Зброжек в то же время ведет мысленно какой-то другой разговор и всецело им поглощен. Только раза два его глаза встретились с глазами Павла — и Павел почувствовал, что робеет. Странное выражение было у этих небольших карих глаз с реденькими и короткими ресницами. Странное и волнующее. Была в них угрюмая проницательность и смелость и вместе с тем задумчивость человека, занятого своими мыслями, и тень какой-то мучительной, настороженной тревоги.

— Если захотите, — сказал он Павлу на прощанье, — мы с вами как-нибудь съездим вместе в район. Одобряете эту идею?

И опять Павел смутился. Поездка вместе с Зброжеком в первую минуту показалась ему нелегким предприятием, но он не мог отклонить этого товарищеского предложения. Они крепко пожали друг другу руки.

С порога Зброжек вдруг вернулся, словно что-то вспомнив, и подошел к Павлу.

— Я вас еще не знаю, товарищ, — сказал он, застенчиво улыбаясь. — Как-то так вышло, что мы с вами до сих пор не встречались. Но ваш очерк мне очень понравился… Хотите, перейдем на «ты»?

Так за один час неожиданно переменилось все то, что до сих пор тревожило Павла и было ему непонятно. В этот день его как будто впервые разглядели в редакции! В коридоре он встречал любопытные, приветливые взгляды, девушки, увидев его, начинали перешептываться, а когда он проходил мимо отдела спорта, кто-то крикнул ему из открытой двери: «Браво, Чиж! Первоклассный старт!»

Павел вежливо отвечал на все приветствия и старался держаться как можно естественнее. «Только бы не подумали, что мне газированная вода ударяет в голову», — мысленно одергивал он себя. И то и дело вспоминал заголовок известной статьи Сталина о головокружении от успехов.

Но когда в «женском уголке» редактор Будзейовицкая, расчувствовавшись, обняла его, Павел, скажем прямо, совершенно растерялся и не знал, что делать. Неожиданно прижатый к пышной груди этой толстухи, гладившей его по голове, он сделал попытку вырваться из ее мощных объятий, но тщетно: Будзейовицкая держала его крепко.

— Сопляк! — кричала она своим звучным басом на всю редакцию. — И наревелась же я из-за тебя! Полвека живу в Варшаве — слышишь, полвека! Каждый камушек здесь знаю! Спасибо тебе за то, что ты написал… С нынешнего дня открываю тебе кредит на сто лет!

Павел ощутил на лбу прикосновение чего-то влажного и колючего — редактор Будзейовицкая не часто брила щетину на подбородке. Она была самым популярным человеком в редакции. Из соседних комнат набежали машинистки, секретарши и другие сотрудницы, и Павел вдруг оказался в окружении: женщины теснились к нему со всех сторон, ему совали в руки какие-то сласти, а Будзейовицкая подарила ему авторучку.

В конце концов, он спасся бегством, но в коридоре наткнулся на Пахуцкую и Лефеля, вечно куда-то спешившую неразлучную пару из отдела городской хроники. Притиснув его к стене, оба стали поздравлять его таким интимным шопотом, как будто речь шла о тайне, известной только им троим. — Спасибо, спасибо, — отвечал Павел тоже шопотом. — Большое спасибо… — Наконец они отстали от него и рысью побежали по своим делам. Но не успел Павел войти в комнату и сесть за стол, как влетела красивая рослая блондинка и, назвав себя, мужским жестом протянула ему руку.

— Читала, читала! Это именно то, что надо! Бабичу тоже нравится. Вы — классный парень!

Она с подчеркнутой сердечностью пожала ему руку и убежала.

В это утро Павел выслушал бесчисленное множество поздравлений и комплиментов почти от всех сослуживцев. Старый лысый Сремский, заведующий отделом ночных известий, перед войной много лет работавший специальным корреспондентом левых газет, тоже зашел к нему побеседовать. Разговор был короткий, и Сремский ни словом не упомянул об очерке Павла.

— Что вы сейчас пишете? — спросил он, внимательно всматриваясь в Павла своими блекло-голубыми глазами. А выслушав ответ, посоветовал ему столковаться с Лэнкотом насчет будущей работы.

— Вам следует выбрать себе определенные предприятия или стройки и о них писать. Уточните с Лэнкотом план работы. Без плана вы будете разбрасываться. Не тратьте энергии на случайные темы.

— Вы совершенно правы, — горячо согласился Павел. — Я сейчас же пойду к Лэнкоту.

Но оказалось, что Лэнкот уехал на совещание в Отдел печати ЦК.

— Ничего, завтра договоритесь, — сказал Сремский.

Павел сразу почувствовал доверие к старику. Сремский предложил ему прочитать доклад на открытом партийном собрании. И сам указал тему: «Печать — коллективный агитатор». — Спасибо, — поблагодарил его Павел, тронутый и увлеченный. — Думаете, справлюсь?

— Попробуйте, — лаконично ответил Сремский своим невыразительным, словно замороженным голосом. И Павлу показалось, что при этом он едва заметно усмехнулся. Он так и не сказал ни слова об очерке, и все же Павел догадывался, что Сремский зашел к нему не случайно. Точно так же не случайны были сердечные рукопожатия, которыми в это утро обменялись с Павлом другие сотрудники редакции: хромой Магурский, репортер Яхник, Бергман из экономического отдела и молодой поэт Снай.

В тот день редакция «Голоса» открылась Павлу, а Павел — редакции. Ему казалось, что за какой-нибудь час жизнь сделала огромный скачок в его сторону. Благодаря своему очерку он сразу окунулся вглубь тех дел, которые до сих пор знал только поверхностно. Теперь он постигал сложность и многогранность жизни редакции, он проник — неведомо когда и как — в самую суть отношений между теми людьми, которые до сих пор только мелькали мимо него в коридорах редакции. Наконец-то он чувствовал себя в этой новой жизни, как дома! Коллектив обратил на него внимательный взор, и в ответ на это он мог показать ему свое истинное лицо. Теперь он верил, что люди добры, и ничуть не тревожился за свое будущее, которое видел уже так ясно, как вот этот коридор редакции, полный шума и суеты. По коридору он проходил сегодня с совсем иным чувством, чем вчера. Это был теперь попросту знакомый путь между комнатой секретариата, где его уже стали называть «товарищ Павел», и окошком кассы, из которого миниатюрная кассирша Хоманек окликнула его с улыбкой: — Товарищ Чиж, за статью о Варшаве вам причитается премия! (Действительно, Лэнкот назначил ему небольшую прибавку.)