Жоан Алмейда Гарретт - Арка святой Анны

— Ну что, допел? (В сторону.) А какой у него красивый голос! (Громко.) Допел в недобрый час! Поторопись!

— Тороплюсь, тороплюсь, это ты не торопишься сжалиться надо мною и смягчиться сердцем!

— Любовные речи? Куда как нужны они мне сейчас!

— Не нужны, не нужны. Уж мне ли не знать?.. Не девушка, а сущий бесенок. Придется повиноваться, иного выхода нет…

С этими словами он пошел прочь, оглядываясь, пока не услышал, как затворились ставни. Наш студент остановился, прислушался и, промолвив: «И вправду ушла», — зашагал быстрее.

— Не девушка, а сущий бесенок, — продолжал он, словно желая завершить прерванную беседу монологом, обращенным к самому себе. — С виду-то — что тебе миндальное печенье да глазурные пряники, а душой и сердцем под стать самой Юдифи… {23} 23 Стр. 37. …под стать самой Юдифи… — По библейскому преданию, иудейка Юдифь, чтобы спасти свой город от ассирийских войск, влюбила в себя военачальника Олоферна и отрубила ему голову. Да вот только обезглавить епископа потруднее, чем разных там военачальников и полководцев. А тем паче такого, как его преосвященство, уж он-то бережет себя: столько караульных расставляет у себя во дворце, где предается любовным утехам, что будь этот бедный недотепа Олоферн хоть вполовину так осмотрителен, не удалось бы еврейке отправить его в преисподнюю в тот миг, когда вершил он смертный грех. Но шутки в сторону, подумаем о деле. В хорошенькую попал я передрягу. Если король дон Педро не таков, как о нем отзываются, то не сносить мне головы, а ради кого — ради еще одной девушки. Quid nunc, [4] Зачем теперь (лат.). сеньор студент. Еще одна девушка, сказал я?.. Жертрудес не из тех, чье место в ряду прочих из длинного списка. Если есть на свете евина дщерь, ради которой стоит рискнуть жизнью, так это моя Жертрудес. А уж как я ненавижу этого мошенника Перо Пса и этого лицемера — епископа… Иду на них.

— Стоит вместо «злой мавр не уцелеет» поставить «епископ не спасется», и стишок будет как раз к месту, что там ни говори.

С такими словами он до половины обнажил меч, словно желая проверить, наготове ли оружие и свободно ли вынимается из ножен, и, ускорив шаг, стал взбираться по круто уходившим в гору улочкам этого квартала, пустынным и тихим, как и весь город.

Пусть идет своим путем; не будем гадать, что творилось у него в мыслях, ибо они были в полнейшем раздоре друг с другом… Он, студент, приближенный епископа, состоящий под покровительством своего сеньора… он, влюбленный, которому благоволит Жертрудиньяс, дама его сердца!.. Пусть идет себе, пусть, а мы, друг-читатель, перенесемся с тобою в совсем другую часть города, хоть и расположенную не очень далеко. Сменим же место действия с тою же быстротой, с какой совершается это в британском театре; и пусть себе печалится Аристотель со своими единствами, {24} 24 Стр. 38. …Аристотель со своими единствами… — Аристотель (384–322 до н. э.) — древнегреческий философ и ученый, автор «Поэтики», откуда теоретики классицизма заимствовали известное положение о необходимости соблюдения трех единств в драматургии, против которого ратовали романтики. на сей раз никто не обратит на него внимания.

Итак, отсюда, с берега реки, где я пишу для тебя, благосклонный читатель, поднимемся вверх по склону квартала Конго́стас, название коего, заметим в скобках, не очень-то поэтично {25} 25 …квартала Конгостас, название коего… не очень-то поэтично… ( порт. congosta) — узкая улочка, проулок. и романтично. Проследуем мимо почтенного святого Криспина, который столь торжественно опроверг изречение язычника Горация {26} 26 …святого Криспина, который… опроверг изречение… Горация… — Согласно преданию, святой Криспин был сапожником, поэтому ниже автор иронически поручает себя «чудодейственному шилу». Латинская цитата, приписанная Алмейдой римскому поэту Квинту Горацию Флакку (65—8 до н. э.), — слова, которые римский историк Плиний (23–79) вкладывает в уста древнегреческого художника Апеллеса (ср. известную эпиграмму А. С. Пушкина). — ne suttor ultra crepidam, [5] Сапожник, суди не выше сапога (лат.). — и, поручив себя попутно его благословенному и чудодейственному шилу, миновав раскинувшиеся справа сады, где несколько веков спустя пройдет прекрасная новая улица Сан-Жоан, и оставив позади место действия первой сцены, поклонимся мысленно благочестивой лампаде, теплящейся близ чудотворной статуи, и направимся по улице Баньярия.

И вот мы уже стоим около досточтимой статуи, которая олицетворяет старый Порто, {27} 27 Стр. 39. …статуи, которая олицетворяет старый Порто… — Быть может, он уже не существует, этот бесценный памятник, знакомый мне с детства, когда я не раз любовался им и когда он был, как описано в тексте, размалеван охрой и киноварью. Он стоял на одной из этих узеньких улочек близ собора в окружении мясных лавок, где продавали груды потрохов, уже надутых или ожидающих сей операции. Не ведаю, кого или что именно изображала эта неуклюжая статуя; в народе звалась она «Старый Порто», а я книге народных преданий верю больше, чем книгам всех летописцев, историографов и комментаторов, вместе взятых (примеч. автора). и хоть вокруг нее красуются коробы с надутыми потрохами, {28} 28 …коробы с надутыми потрохами… — Порто славится блюдами из потрохов настолько, что его обитателей прозвали tripeiros — потрохоеды. Надутые воздухом кишки еще в XIX в. заменяли в Порто вывеску мясной лавки. Однако в романе эта подробность — анахронизм: возникновение и пристрастия к потрохам, и самого прозвища датируется 1415 г., когда город отдал все имевшееся в запасе мясо, чтобы снабдить флот, снаряжавшийся в дальнее плавание к берегам Африки, и горожанам остались только потроха. озирает словно с престола подвластные ей окрестности. В те времена кощунственная кисть еще не осмеливалась ни измарать вульгарной и мерзкой охрой, ни заляпать густой киноварью этот шедевр местного ваяния, который тогда являл взорам свой гранит во всей его первозданной чистоте. Итак, поклонимся почтенной эмблеме нашего славного города, да простится нам сей анахронизм, если это и вправду анахронизм, и пойдем прямехонько, не тратя больше времени на поклоны и реверансы, ко дворцу при соборе или епископскому, как зовется он ныне и, возможно, звался уже в те времена. По-моему, звался. В бесценной рукописи, откуда извлек я сию правдивую историю, читаем «епископский дворец»: доверимся же рукописи и примем подсказанное ею название.

А теперь, друг-читатель, я вполне мог бы предложить тебе велеречивое описание пергаментов, каковые я переворошил в архиве нашей городской палаты, фолианта капитула, квадратные литеры какового я прочел с грехом пополам, и огорошить тебя тысячей прочих доказательств общедоступного всезнайства, прискучив тебе оными до смерти без всякого прока для тебя, для себя и, самое главное, для нашего повествования. А посему довольствуйся, как довольствуюсь я, неопровержимым авторитетом нашей рукописи из монастыря сверчков, столь же подлинной, как и всякая другая. А кто захочет напасть на нее, пусть остережется, ибо мы уже заручились несокрушимой обороной в виде полных учености статей в трех литературных газетах, никем не читаемых, да в таком же количестве газет политических, читаемых всеми — когда это им интересно.