Жоан Алмейда Гарретт - Арка святой Анны

Дон Педро, сам дон Педро Жестокий, смутился духом при этом зрелище и повернулся к юноше:

— Что скажешь ты, Васко? Эта женщина…

— Она мать мне, государь.

— Мать… Бедный Васко!.. А этот лиходей?..

— Он… О, сердце давно мне подсказывало… Смилуйтесь, сеньор, смилуйтесь над ним и надо мною. Лишь нынче утром, по возвращении из Грижо, я узнал от нее… Узнал, но не все. О нет, поверьте, ведь я никогда не поднял бы руки на того, кто… Нет, государь, этого она мне не сказала, напротив, она отрицала, все время отрицала. И либо она лжет сейчас, либо…

— Я солгала тогда. Ибо своим существованием обязан ты подлому преступлению этого человека; твое появление на свет принесло мне позор и бесчестье; и нужно было, чтобы именно ты и никто другой стал орудием моей мести и позорной кары для этого изверга. Да, он отец тебе! Но если бы я сказала тебе всю правду, ты, о сын мой, ты, добрый, великодушный, невинный, никогда не свершил бы того, что очам твоим представилось бы…

— Преступлением, и чудовищным. Никогда! И да простит тебя бог, женщина, за то, что ты вынуждала сына совершить отцеубийство, если я и впрямь сын тебе…

— Сын мой, сын мой, вспомни, это час искупления для твоей матери!

Васко опустил глаза долу и горько заплакал.

Король наклонился к распростертому епископу и спросил его шепотом:

— Что во всем этом правда?

— Все правда, и я заслуживаю тысячи казней.

— Ты будешь жить.

— Государь!

— Таково твое наказание. Будешь жить.

Затем король выпрямился и проговорил с достоинством, тоном судьи, выносящего приговор в трудном деле:

— Женщина, как ты зовешься?

— Эсфирь.

— Кто твой отец?

— Авраам Закуто.

— Авраам Закуто. Ступай с миром, женщина. Прегрешение твое было невольным, а имя отца твоего — порука добродетели. Ступай с миром. О, но сейчас я узнал тебя: ты и есть та ведьма из Гайи, которую…

— Которую приказал он сжечь, — отвечала Эсфирь, показав на епископа.

— И он знал, кто ты такая?

— По этой самой причине и для того, чтобы не узнали другие.

— Святое небо, что за человек!.. Кто же вызволил тебя?

— Пайо Гутеррес.

— Вон что!.. Ступай с миром, женщина. Христианка ты или израильтянка, Эсфирь или Гиомар, ступай с миром. Тебе причинили великие обиды, жестокие оскорбления: я отомщу за тебя. Но уйди отсюда и уведи этого юношу. Да послужат тебе во благо несметные богатства твоего семейства.

— У меня ничего нет, и мне ничего не надобно, ибо сама я ничто. Я обрекла себя на нищету и в нищете умру. Все принадлежит моему сыну.

— Добрый поступок… Ах, да, чуть не забыл, по правде сказать. Сперва награда, потом наказание. Я прозван Справедливым, а справедливость, умеющая лишь наказывать, половинчата. Мартин Родригес!

— Государь!

— Где ваша дочь?

— Вон там, государь, у входа в тот вон придел, со своей подругой Аниньяс.

— Аниньяс, что живет на улице Святой Анны?

— Она самая, государь.

— Пусть подойдут обе.

Честный судья, ведя за руки двух юных красавиц, проследовал через весь храм под приглушенный гул приветствий и общего восхищения. Аниньяс и Жертрудес были словно день и ночь, словно солнце и луна, словно роза и жасмин — уместны были все слова, означающие противоположные типы красоты и в сочетании наилучшим образом выявляющие эту противоположность, и народ не скупился на такого рода сравнения и благословлял обеих, ибо было радостно и утешно видеть их рядом, столь прелестных, столь несхожих и связанных столь прочною дружбой.

Король встретил их так же, как народ, и даже еще приветливей, ибо расцеловал обеих. Хорошо быть королем… Но согласно хронике поцелуи были как нельзя более отеческими; на том и остановимся.

— Аниньяс, — молвил дон Педро, взяв ее за руку и выведя к народу, — не красней, красавица Аниньяс, не смущайся, честная и добродетельная женщина. Пусть все тебя узнают, пусть все тобою восхищаются! И пусть имя твое навечно запомнится в этом краю, пусть пользуется уважением и почетом наравне с благословенною аркой святой твоей покровительницы.

Народ разразился здравицами.

— А теперь, — продолжал король, — побеседуем с моей пылкой сторонницей. Так это ты, черноглазая, делаешь мне воителей из студентов и взбунтовала целый город из-за…

— Из-за пустого дела? — молвила Жертрудес с улыбкою.

— Нет, девочка, на сей раз!.. Но впредь ненадобно. Да уж!.. Сеньор предводитель, нареченная ваша здесь; бери свою Жертрудес, Васко, и ни о чем не тревожься. Мастер Мартин даст и благословение, и согласие, все как положено. Что медлите, человече?

— Государь, вы повелеваете, но…

— Но что? У вас с головою неладно. Ты что, не знаешь, человече, что вся медь в твоей лавке не потянет по весу и половины веса того золота, что есть у этого молодца?

— Государь, вы повелеваете, и я повинуюсь. Но кум мой, Жил Эанес, говорит, уж такое, мол, оскорбление ему нанесли, когда речь не дали кончить… а он ведь крестный отец Жертрудес, и, стало быть…

— Жил Эанес — осел. А за крестного твоей дочки буду я сам, ибо хочу быть у нее на венчании и плясать на свадьбе. Доволен ты?

— Государь!

— Теперь к делу! Женщины пусть удалятся. Вы тоже, да, вы тоже, дона Гиомар, или дона ведьма, или дона еврейское отродье, или как вас там. Все уходите. Ступайте с ними, Мартин Родригес, и ты, Васко, тоже.

— Велите казнить меня, государь, но я не уйду.

Дон Педро поглядел на юношу, сдвинув брови; короля удивили слова, непривычные для его слуха. Но он промолчал; что же до Мартина Родригеса, то по знаку короля добрый судья удалился вместе с тремя женщинами.

Три женщины покинули храм; еврейка брела медлительно и без охоты, мысль о мести не выходила у нее из головы. Но злые страсти трусливы: Эсфирь убоялась гнева короля. Сыном же ее владели совсем иные чувства, не подвластные страху; Васко остался. Неумолимый судья вновь устремил на него взгляд, однако уже несколько смягчившийся… сострадательный, сказали бы мы, если бы речь шла не о доне Педро.

Да и сам голос короля чуть было… чуть было не утратил присущую ему от природы суровость, когда, оборотившись к распростертому преступнику, он промолвил:

— Теперь твой черед, погибший человек! Дурной человек и дурной епископ… Твой черед — и по делам твоим мало тебе всей жестокости человеческого правосудия. Следовало бы мне отдать тебя в руки палачу, чтобы привязал тебя к столбу и огнем выжег из плоти твоей дьявольскую похоть, что тебя снедает, сатанинскую гордыню, что горячит проклятую твою кровь. Но… ради сына твоего ты останешься в живых. Ради него я прощаю тебя, ради него ты останешься в живых. Дабы искупил ты свои преступления и покаялся в великих своих грехах, дарую тебе возможность дожить остаток жизни. Обрати его себе на благо, предавайся самоистязаниям и лей слезы, терзайся стыдом и угрызениями совести, кайся перед этим алтарем, который осквернил ты, который…