Наталья Суханова - Трансфинит. Человек трансфинитный

Но сколько ни оттягивай встречи с окончательным истощением, оно бы настигло меня, как настигало каждого, кто оставался на рудниках. Меня спас Гиленко, тот самый, с которым проделали мы свой адский путь по вымирающим кубанским станицам.

Я еще был на воле, писал диссертацию, трудился на ответственных постах, посещал всяческие форумы, в том числе и роковой Семнадцатый съезд, когда он уже был осужден. К тому времени, как я после долгих этапов оказался на Колыме, он уже не только отбыл свой срок, но там же, в этой системе и остался, был уже крупным начальником, руководившим громадными стройками.

К этому времени всерьез готовились к войне. Считалось, что война будет вестись не по широтам — по меридианам.

Система была такая: ВВС на строительство назначал своих генералов, Гулаг давал рабочую силу.

При Гиленко строились объекты в бухте Ольга, в Романовке, в Нежино, Тафуине, Смеличах, Покровке. Забрал он меня в Приморлаг на общие работы — прорабом. я поставил себе задачу — всеми правдами и неправдами кормить людей. Работа и так безумно тяжелая, да еще люди на голодном пайке. Справлялся кое-как.

Потом как-то слух прошел: комиссия будто бы из Москвы приехала. Нарядчик: «Где Савлук? Быстро к начальнику! Расписку конвоиру». Прихожу: «Посидите». Вызывают. Три дядьки и начальник — какая-то идиотская форма, налеплено, как у петухов. Велят доложить, какого года рождения, какое образование: «А второе образование есть?» «Неоконченное», — говорю. Сколько лет второго, медицинского, образования, работал ли по этой специальности, где, в качестве кого, сколько? а было: кроме обязательной практики, еще в медицинской комиссии при Дальбюро какое-то время задействован был. «Вот вам, — говорят, — готовый кадр в санитарно-медицинский отдел вместо вашего жулика и пьянчужки». с подачи Гиленко, конечно. Подобрал он при себе группу инженеров, врачей, бухгалтеров, экономистов — человек двенадцать, в том числе и меня. Получит распоряжение ехать на другую стройку, нам: «Никуда не уезжайте, я за вами конвой пришлю». Возил нас за собой.

Был он к тому времени женат на Вере Александровне, ленинградской проститутке. Красивая женщина, вся в татуировке, из дворян, между прочим. Была подсадной уткой в бандитской группе, все ее товарищи были расстреляны. Любила раздеваться: «Ну как я?» Если Гиленко в чем упрямился, шли мы к Верочке.

Потом Гиленко сильно пить стал.

От кума — уполномоченного от КГБ я отказался, хоть это и незаконно было: «Чтобы и не пахло его духом».

Каждый раз, как Гиленко переезжал на новую стройку и вызывал нас, мы с собой в разобранном виде — смертельный номер! — возили радиоприемник: знали все последние новости в стране, обсуждали, на этом во многом сохранили себя.

Зимой у Владивостока — три палатки на шестьсот человек — формировали новую стройку.

В феврале сорокового прибыли в порт, в бухту Ольга. Стали на припае. Показывают нам: «Видите огоньки? Тридцать пять километров. Минуете три деревни, не заходя в них. Дальше будет стройка». Здесь я пробыл около пяти лет организатором санитарного дела. Строили колоссальный аэродром: пять километров на три, и подземное бензохранилище.

Людей не упускали — спасали кого могли и как могли.

Слышала когда-нибудь о контрадмирале Георгии Холостякове? Операцией на Малой Земле руководил он, бывший мой старший санитар, осужденный за «шпионаж в пользу Японии». Ходил он на тяжелой подводной лодке. Во время учения легли на дно в водах Японии, отказали винты высоты, кислород уже подходил к концу, выкинули радиобуй, на выручку к ним шло наше вспомогательное судно, однако за полчаса до его прихода спасли их японцы и передали нам. Ну, и, конечно, всем — по пятнадцать лет. а в сорок первом, в мае, Холостякова срочно отозвали из моих санитаров, реабилитировали и вернули в армию. Это он фактически брал Новороссийск, а не те части, в которых был Брежнев.

Или вот, прослышали, что в гулагском составе находится вагон с нашей проигравшей футбольной командой — отцепили вагон по санитарным показаниям.

Ну, и так далее.

Осенью сорок первого направили меня как врача сопровождать караван с заключенными. Вывозили с Колымы кого можно было накануне войны Америки с Японией. Конвоиры проговорились, что есть приказ при встрече с японцами судно со всеми нами затопить. Первый корабль проскочил. Второй пошел на дно. Мы были третьими. Решили, если что, поднимать бунт. и конвой за нас — тоже ведь гибнуть. Но проскочили: наш штурман хорошо знал Охотское море, сменил курс...

Про тот приговор от уголовников? Да, естественно, это было в лагере. Да просто проиграли в карты. Вообще-то у них не принято играть на врачей. Врачей даже не шмонают на пересылках. Это у них что-то вроде священника, может, со времен Гааза еще. Ну что, пошел я к ним: «Как же так, мужики? Разве я когда ссучивался?» «Ошибочка вышла, не досмотрели, — сказал пахан. — Иди, доктор, работай, никто не тронет».

Нет, от уголовников только один приговор. Второй в царстве Гулага — это при повторном суде.

В сорок шестом году меня освободили в Покровке. Потом появилась такая статья в сорок восьмом: «Враги на свободе» — обо всех нас, кто еще не загнулся. Какая уж тут свобода — и ту прихлопнули. и снова нас заграбастали.

Повторно меня судили в Ангарске. Девяносто шесть тысяч заключенных строили Ангарск, и первую сосну на этом месте рубил я. Ну так, идет следствие по пересмотру моего дела, делами ворочает полковник Портянкин, а следователем — лейтенант Плеханов. Однажды ночью вызывают меня на допрос. Конвоир — рядовой солдат. Допрос кончился, конвоир — мне: «Ну, доктор, меня отпустили — я пошел». Как это? и идет со мной за конвоира мой начальничек, и — добрый дядя, «сочувствует» мне: «Твое дело безнадежное — лучше бежать», «Куда? От советской власти?» и вижу: я — один. Слинял мой доброжелатель. Понимаю: сейчас меня застрелят. И — спиною в лужу падаю. я уже грамотный зэк: по приказу министра при попытке к бегству стрелять разрешено только по ногам, не в спину и тем более не в грудь. Ну, падло! «Конвоира! — ору. — Где мой конвоир! Конвоира, так вашу мать!» Доорался. Подбежали сторожевые: «В чем дело?»

Вот так, хотели сблатовать меня на побег и пристрелить за здорово живешь.

Полковника Портянкина купно со следователем Плехановым разоблачили вскоре. Но это уже другая история.

Суд по пересмотру моего дела был долгим: сели в восемь вечера — закончили утром. Судья нажимала: десять лет. Прокурор и заседатели бились за три года. Съехали сначала до семи, потом уже на пяти годах остановились: пять лет мне дополнительно к тем, что отсидел с конца тридцать шестого года.

Отправили в Иркутск, в Ангарске не имели права оставить — работников лагеря после суда в этом лагере уже не оставляли.