Джина Лагорио - Она и кошки

Ей не терпелось поделиться своими наблюдениями с Тони, но в следующие три дня они нигде не появлялись и ни разу не позвонили. Лишь на четвертый, рано утром, когда по обыкновению мыла лестницу, она увидела, как вся молодежь и Джиджи спускаются вниз с удочками. Журналист сказал, что они на целый день уходят в море на моторке. Тоска обрадовалась: Тони, оставшись одна, наверняка ее позовет, и принялась ждать. Но телефон молчал. Когда настал вечер и пришло время поливать, у нее щемило сердце и подкашивались ноги. Напевать уже расхотелось, в доме стояла необычная тишина; Тоска поставила было кассету, но звуки потонули в обступившей со всех сторон и пробравшейся внутрь глухоте. Пришлось, как всегда, прибегнуть к бутылке. Прохладное вино освежило, но бодрости, как раньше, не придало. Говорить не хотелось даже с котятами, только про себя она сказала: все равно узнают — и с грустью вспомнила, что слова эти принадлежат не ей, а Павезе, которого они читали вместе с Марио, правда в другой жизни. Теперь, когда от вина затуманилось в голове, Тоска усомнилась, была ли она на самом деле, та жизнь.

Наверно, все это ей пригрезилось, как и то, что у нее появились друзья, кроме кошек. Из спальни доносилось какое-то движение, похожее на размеренный шум ткацкого или токарного станка.

Она тяжело поднялась из-за кухонного стола, пошла в спальню. Коврик у кровати был весь покрыт мелкими клочками шерсти. Тоска с криком бросилась на Бисси, который стрелой умчался в другую комнату.

— Тебе непременно надо точить свои проклятые когти о единственную ценную вещь в доме?!

Невесомые пушинки забивались в нос, в рот, прилипали к потному лицу, она стала кашлять, задыхаться и в конце концов бессильно опустилась на изодранный коврик.

— Сама виновата, забыла про ваши когти, — сокрушалась полупьяная, изнуренная кашлем Тоска. — Пойти, что ли, поискать чурочку Миммо? Куда она подевалась? Да нет, теперь они, видно, не отстанут от этого коврика, придется его спрятать.

Она опять услышала похожий шум, уже из кухни. Кряхтя, на негнущихся ногах двинулась туда. Бисси нашел другой способ точить когти: лежа на полу, упирался задними лапами в створку посудного шкафа, а передними неистово драл половую тряпку.

Увидев Тоску, вскочил, приготовился удирать. Но хозяйка слишком устала, чтобы сражаться с ним. Она просто стояла и смотрела, облокотившись на косяк. Тогда Бисси поднял лапу с занимавшей его тряпки и немного подержал на весу, виновато поглядывая на женщину. Эта выжидательная поза явно свидетельствовала о намерении пойти на мировую, и Тоска расхохоталась, громко, развязно, едва удержавшись на ногах. К таким повадкам хозяйки Бисси не привык, поэтому перенес приподнятую лапу на ухо и принялся чесать его с такой же яростью, с какой до этого нападал на ковер и тряпку. Всем своим видом он выражал безмерное удивление.

— Ну вот, а еще говорят, что кошка — глупое животное! Да разве человек мог бы меня осудить с такой решительностью и одновременно показать, что все это его не касается?!

Отсмеявшись, она подошла к коту, погладила, взяла на руки, направилась с ним обратно в спальню и там повалилась на кровать. Бисси выскользнул из рук, и вскоре она услышала, как он опять точит когти на кухне. Только не поняла обо что. Не было сил ни встать, ни даже позвать его. Она была как в тумане, но сон все не приходил. Обрывки мыслей, воспоминаний, наплывающие и сменяющие друг друга образы — все смешалось в голове, отдаваясь острой болью где-то возле правой брови. Ее снова навестила мигрень, на сегодня единственная гостья в доме без людских голосов. Сколько таких дней она здесь провела? Почти всю зиму и весну, даже Пасху и Рождество праздновала в компании кошек. С тех пор как золовкин муж вышел на пенсию, они переехали в Калабрию, в дом, доставшийся им по наследству. Правда, звонили, звали в гости. Но как оставишь дом, Поппу, маленьких котят? К тому же, будучи коренной северянкой, она всегда побаивалась юга. В довершение всего при муже золовки слова лишнего не скажешь. Когда Марио был жив, они даже посмеивались вместе над этим старым ворчуном. Но все же Тоска при нем робела и, оставшись одинокой, свела общение с ним к минимуму необходимых слов. Постепенно взаимные визиты становились все реже; Тоска чувствовала, что для них она теперь выжившая из ума невестка, которая разговаривает с кошками. Но сидеть одной на Рождество, когда ливень и ветер хлещут по окнам, весь дом стонет и скрипит, будто в нем живут лишь привидения… выдержит ли она такое еще раз в нынешнем году? В прошлом она с кошками заперлась в гостиной, дрожа от холода, потому что дом строился как летний, все двери и окна были плохо пригнаны и в холодную пору сквозняки вихрями носились по комнатам. Целый день смотрела телевизор, а в полночь выпила бутылку «Асти» и котятам налила чуть-чуть в миску, но те ее щедрости не оценили. Вот так, глядя, как богатые и счастливые развлекаются на белом свете, она встретила Рождество и точно так же вступила в новый год.

Значит, все повторится и в этом году? Нет, невозможно. Среди падающих звезд и бокалов шампанского мелькали знакомые лица — Марио, Бруно, золовка, Тони, хозяйка-нацистка, сверкнул изумрудный глаз Миммо, застыв высоко в небе, словно светило над клубящимися облаками. Тоска не заметила, как очутилась на кухне перед холодильником, взяла открытую бутылку и снова легла, намереваясь допить ее в постели. Но в горло попало лишь несколько капель. Бутылка, которую она сжимала растопыренными пальцами, подобно тому как ребенок держит рожок, оказалась пуста. Надо же, когда это я успела ее выпить? Мигрень распространилась по всему лбу, и потому боль ощущалась уже не так мучительно. Она как будто расширилась, слегка покалывая во всех порах кожи, одна острая жгучая игла рассыпалась тысячей мелких и по-своему даже приятных. Бутылка бесшумно выскользнула на одеяло, потом на ковер; исчезла бесконечная вереница лиц; светящийся глаз Миммо тоже потух.

Детям, наверно, было хорошо с отцом и его новой подругой, потому что дни проходили и Тоска наблюдала у них все большее оживление: рыбная ловля на заре, ужины на террасе, несмолкающая музыка и веселые голоса по ночам. Наконец Тони позвонила, чтобы посоветоваться насчет своей кошечки. Возникли проблемы, о которых Тоска, конечно же, знает больше. Она тут же зашла посмотреть. Близился вечер, Джиджи с ребятами был на море, и женщины долго болтали о детях, о кошках, о любви.

Потерпеть неудачу в первой любви (тут Тони была абсолютно согласна с Тоской) — это, конечно же, огромная травма не только для кошки. Вон и у детей Джиджи, как поведала Тони, тоже, кажется, какие-то сердечные неурядицы.

А Лопатка, после того как ее первый раз выпустили, пропадала где-то несколько дней и вернулась дрожащая, припадая на одну лапу и с кровоточащей царапиной на мордочке. Тони рассказала, как ее киска не хотела притрагиваться к еде, часами сидела и зализывала раны в самом прохладном уголке, под окном, не отвечала ни на какие ласки и ужасно похудела. Иногда среди ночи они вздрагивали от жалобного вопля, похожего на детский плач. Все ее исстрадавшееся существо как будто настойчиво молило о помощи. Ну как тут не пожалеть? Джиджи снова открыл дверь, и Лопатка выскочила с дикой поспешностью. Тони с террасы наблюдала ее свидание с круглоголовым котом, ее ухажером. Лопатка зашипела, вздыбила шерсть, выпустила когти, и, когда тот набросился на нее, такой огромный, сильный, она пронзительно закричала, вырвалась и, ошалев от страха, вскарабкалась на олеандр. А потом плакала там, на верхушке, потому что уже не могла спуститься. Джиджи полез ее снимать, и она вцепилась зубами ему в руку.