Анатолий Злобин - Самый далекий берег

Танки двигались, ведя редкий беспорядочный огонь. Снаряды рвались на краю деревни или не долетали и падали в поле. Все танки были одинаковые, типа «пантеры», с пушкой и пулеметом; Шмелев знал, что три танка у немцев еще в запасе: позавчера, когда приезжал Славин, по шоссе прошли восемь танков. Теперь, отрезанные от главных сил, они пытались пробиться на север, где шумел далекий бой.

Примерно посредине между Борискином и Устриковом по полю наперерез шоссе тянулась неширокая лощина — шоссе пересекало лощину по насыпи. Один за другим танки нырнули в лощину, только самый первый остался на шоссе, потом на гребень выполз второй, и оба танка повели беглый огонь, выжидая, когда заговорят наши пушки, чтобы засечь их. Немецкая пехота, шедшая за танками, сосредоточивалась в лощине.

Цепочка солдат двигалась внизу вдоль церковной ограды. Пересекла шоссе, повернула вдоль домов. Солдаты бежали, пригибая головы, припадая к земле, когда снаряды рвались поблизости. Впереди бежал Войновский, подбадривая солдат взмахами руки. Они пробежали мимо горящей избы и свернули в сад. Фигуры солдат замелькали среди деревьев.

В танке, который стоял на шоссе, открылся люк. Серия зеленых ракет поднялась над полем. Снаряды посыпались на Устриково, воздушные волны то и дело проходили через колокольню, осколки стучали по куполам.

— Высоко, как в раю, — усмехнулся Джабаров. — Ни один осколок не достает.

— Боюсь, что слишком высоко, — сказал Шмелев и покачал головой: ему хотелось быть ближе к земле.

— Лейтенант Войновский докладывает, что занял позицию, — сказал Севастьянов.

Шмелев услышал в трубке возбужденный голос Войновского.

— Товарищ капитан, вижу танки противника.

— Сколько?

— Два, товарищ капитан.

— Учти, их пять. Три пока в лощине. Ты их увидишь потом.

— Хорошо, товарищ капитан. Пять еще лучше, чем два. — Войновский говорил счастливым голосом и часто дышал в трубку.

— Юрий, — сказал Шмелев, — слушай меня внимательно.

— Да, я слушаю.

— Юра... — Шмелев замолчал. Он хотел бы о многом сказать сейчас, о самых сокровенных своих мыслях: о земле и что она значит не только для солдат, но и для всех людей, о любимой, которая солдата ждет и тоскует, как брошенная земля, о том, как дождь шуршит по листьям в лесу, как лед звенит весной на реке и поют мельничные колеса — обо всем хотел бы сказать Шмелев, потому что на всей земле у него не было сейчас человека более близкого, чем этот юный лейтенант, и потому что он знал, что ожидает его в ближайшие полчаса. Но танки шли, и не было времени, чтобы сказать все это. И Шмелев сказал коротко:

— Юрий, танки не должны пройти.

— Мы не пропустим их, товарищ капитан, ни за что не пропустим.

— Учти, Юрий, у меня больше нет резервов. Если ты пропустишь их, останавливать будет нечем.

— Я сделаю, товарищ капитан. Я сделаю, честное комсомольское.

— Подпусти их ближе — и бей!

— Товарищ капитан, — Войновский чуть замялся, а потом выпалил одним духом: — Прошу вас, если что случится, напишите обо мне Наташе.

— Какой Наташе? — Шмелев похолодел, услышав это имя.

— Наташе Волковой, девушке, не получающей писем с фронта. Которая полюбила меня. Ее адрес у меня в сумке.

— Хорошо, Юра, я запомню. Смотри за ними...

Танки выползли из лощины, развернулись в цепь. Немецкая пехота поднялась и побежала за ними. Рваные розовые вспышки на мгновенье возникали на черных башнях, черные кусты то и дело вырастали в садах и в поле перед деревней.

Шмелев обошел вокруг колокола, чтобы посмотреть, что делается с другой стороны. Машины сплошной вереницей тянулись из Куликова по дороге, ведущей вокруг озера на север. Оттуда, из Куликова, никто не шел на них, никто не стрелял. Немцы атаковали только с юга, с той стороны, где они были отрезаны. Немцы пробивались на север.

Тяжелый «юнкерс» разорвал облака и прошел низко над деревней, потом развернулся и взял направление на север, прямо через озеро. Шмелев проводил самолет глазами и вернулся на прежнее место.

Танки были ближе и стреляли чаще. Заработали две наши пушки, прикрывающие шоссе. Снаряды рвались между танками, не причиняя им вреда, танки шли по полю, набирая скорость.

— Какого черта! — закричал Шмелев. — На пятьсот метров...

— Нервы, — сказал Джабаров.

— Прекратить огонь. Немедленно.

— Прекратить огонь, — повторил Севастьянов, и на лице его появилось отчаянье. — Резеда, почему молчишь? Резеда, где ты? — Севастьянов посмотрел умоляющим взглядом на Шмелева и сказал: — Порыв.

Одна из наших пушек замолчала, но Шмелев не мог разглядеть за деревьями, что с ней. Потом там заговорило противотанковое ружье, и передний танк на шоссе встал с перебитой гусеницей, а четыре других продолжали идти, часто стреляя из пушек: черные башни тяжело качались на ходу, пыльные снежные хвосты тянулись за танками.

Второй танк на шоссе прошел мимо первого, немцы пробежали следом по кюветам, и танк с перебитой гусеницей вдруг ожил, открыл огонь и заставил замолчать еще одну пушку. Теперь только две пушки могли бить по танкам, а танков было четыре и пятый подбитый, но еще живой.

Шмелев поднял бинокль, чтобы посмотреть, что с пушками, и вдруг почувствовал, как спине стало холодно. Среди деревьев замелькали фигуры солдат. Размахивая руками, солдаты выбегали к шоссе и бежали к центру деревни, прячась за избами и по кюветам.

Кто-то выскочил из дома наперерез бегущим, замахал автоматом, а потом увидел танк на шоссе и побежал вместе со всеми, часто оглядываясь назад.

Шмелев нырнул ногами в черный люк, и темнота колокольни оглушила его — не стало ни света, ни танков, ни снежного поля. Он бежал вниз, прыгая через ступеньки, цепляясь руками за скользкие холодные камни, а лестница казалась бесконечной.

Войновский стоял в небольшом окопе, вырытом неподалеку от шоссе. Бруствер окопа был прикрыт двумя толстыми бревнами, а бревна присыпаны снегом. Войновский смотрел поверх бревен, как танки идут на них. Он видел два танка на шоссе и один в поле; четвертый и пятый были закрыты высоким сугробом, торчавшим справа, но Войновский слышал, как они стреляют.

— Там еще пять штук идут, — сказал Шестаков, дергая Войновского за рукав халата.

— Молчи. Давай гранаты.

Шестаков подал гранаты, и Войновский положил их на бруствер перед бревнами.

Снаряд ударил в плетень за окопом, подняв густую снежную тучу. Шестаков прижался к Бойцовскому и потянул его на дно окопа.

— Вот он, смертный час наш пришел, — горячо прошептал Шестаков; он все время озирался и смотрел по сторонам.

— Чего ноешь? И без тебя тошно, — выругался Проскуров; он был третьим в окопе, а дальше вдоль плетня шли другие окопы, в них по двое, по трое сидели солдаты. Ближе к шоссе, за плетнем стояла полковая пушка, замаскированная снежными ветвями.