Анатолий Злобин - Самый далекий берег

Войновский отодвинулся от Шестакова.

— Молчи. У нас же пушка есть. Мы их не пропустим. Пусти меня. — Войновский протиснулся к краю окопа и весело закричал: — Эй, пушка, бог войны. Почему не открываете огня? Танки идут.

— Вижу. Приказ был не открывать.

— Я лейтенант Войновский. Меня послал капитан. Приказываю немедленно открыть огонь. До танков триста метров.

На самом деле до танков оставалось еще не менее пятисот метров, но Войновский не знал этого, как не знал и того, что полковая пушка даже на расстоянии в триста метров не могла пробить лобовую броню среднего немецкого танка; следовало подпустить танки как можно ближе и бить их в упор.

Войновский увидел, как солдаты за плетнем задвигались, и закричал:

— Вот так-то веселее. Огонь!

Пушка сделала выстрел, и снег осыпался с веток, прикрывавших ее.

— Огонь по фашистским гадам! — звонко кричал Войновский.

А черев минуту пушка за плетнем лежала на боку, и ствол ее уткнулся в землю. Артиллеристы разбежались и попрыгали в окопы. Из-за плетня просунулось тонкое жало противотанкового ружья.

Войновский не понимал, почему так случилось, и продолжал кричать в исступлении: «Огонь, огонь!» Противотанковое ружье сделало три выстрела и разбило гусеницу танка, шедшего по шоссе, второй танк метким выстрелом смел ружье и часть плетня.

— Приготовить гранаты! — Войновский обернулся и увидел, что в окопе никого нет. Шестаков торопливо бежал по саду, перебегая от дерева к дереву, и все время озирался по сторонам. Проскуров уже вылез из окопа и полз по заваленному плетню, а потом тоже вскочил и побежал. Солдаты в соседних окопах выскакивали на снег и прыгали через плетень.

— Назад! Приказываю назад! — кричал Войновский, но никто не слышал. На лице Юрия появилось недоумевающее выражение — он никак не мог понять, отчего солдаты не слушаются его.

— Товарищи, куда же вы? Вернитесь, родные, вернитесь, милые. Вернитесь скорее.

Фигуры солдат мелькали среди деревьев, исчезая за плетнями. Никто не отозвался. Войновский выпрыгнул из окопа, чтобы побежать за солдатами, догнать их, вернуть, но тут увидел колокольню, вспомнил капитана Шмелева и спрыгнул обратно в окоп. Он понял, что должен остаться. Трясущимися от волнения руками связал гранаты ремнем, перевалился через бруствер и побежал вдоль плетня к шоссе. Он прыгнул в кювет и увидел, как солдаты убегают вдоль домов. «Милые мои, родные», — прошептал он, лег в снег и пополз по кювету навстречу танку. Юрий полз, закрыв глаза, держа гранаты в вытянутой руке, и думал: «Я один, я сам, ведь мне совсем не страшно, я один сделаю, сам». Немецкий пулеметчик выпустил длинную очередь вдоль кювета, но ни одна пуля не задела его, он полола еще быстрее, чувствуя, как снег обжигает щеки. Он услышал надвигающийся грохот, на мгновенье открыл глаза, увидел огромную черную груду металла, черные фигурки немцев, перебегающие по полю. Он вспомнил Наташу Волкову, девушку, не получающую писем с фронта, хотел было достать ее фотографию, которая лежала в кармане гимнастерки, но понял, что не успеет и никогда уже не увидит ее. Он вспомнил свою любимую и тут же забыл — на свете были вещи важнее, а он любил всего-навсегда фотографию и никогда не видел своей любимой, не слышал ее голоса, смеха, не знал ее походки, движений ее рук и тела, запаха губ и всего остального, что знают те, кто любит. Он увидел белое ровное поле вокруг себя, над собой и внизу и понял вдруг, что это и есть Родина — самое важное на земле. Поле было ледяное, бесконечное, черный танк на нем казался совсем крошечным. В поле пробилась дыра, черная вода беззвучно заплескалась в воронке. Он глянул в черную воду, как тогда, на льду, и увидел там не свое отражение, а чье-то чужое лицо. «Кто же это был? Кто?» — мучительно подумал он. Лицо переменилось, сделалось страшно знакомым, и он узнал застывшее горестное лицо матери, каким оно станет на долгие годы после той минуты, когда мать получит весть о смерти сына. Слезы набежали на глаза, и тут он увидел огромную черную гусеницу — ему показалось удивительным, что гусеница неподвижно лежит в снегу, а танк ползет вперед, и снег пластами отваливается от трапов. «Что я делаю? Зачем?» — с ужасом подумал он и тут же выпрыгнул из кювета, распрямился и неудобно лег на спину перед самой гусеницей, все еще продолжая плакать по матери и изо всех сил прижимая гранаты к груди. Черная стальная плита надвинулась, вдавила гранаты в сердце. Сердце не выдержало этой стальной тяжести и разорвалось.

Сергей Шмелев бежал вдоль домов, стреляя из автомата над головами бегущих. Прямо впереди, на шоссе возникла мгновенная ослепительная вспышка; взрыв оглушительно прокатился над полем. Шмелев увидел, как окутанный дымом танк накренился и косо встал поперек шоссе. Кто-то отчаянно закричал, бегущие остановились. Шмелев врезался в них, рассек надвое и побежал дальше, слыша за собой топот и крики.

Они добежали до края деревни, рассыпались по полю. Позади звонко заухали минометы. В поле горел еще один танк, самый правый, а два других развернулись и уходили. Немцы бежали впереди них.

Шмелев спрыгнул в окоп. Кто-то, стоя наверху, сильно швырнул в поле две гранаты и прыгнул в окоп.

— Фу, мамочки? Чуть до самого Берлина не добежал. Еле остановился.

— Кто тебя послал? — спросил Шмелев.

— Обушенко, — ответил Стайкин. — Десять человек наскребли.

— Зачем гранаты зря швыряешь?

— Обратно лень нести.

— А почему ты решил, что пойдешь обратно в штаб? — Шмелев смотрел на шоссе, где стоял подорванный танк. Дым рассеялся. Стал виден черный бок танка с полосатым крестом и толстым цилиндром над гусеницей.

Стайкин тоже смотрел на танк, потом встретился взглядом со Шмелевым и кивнул.

Самые быстроногие немцы уже добежали до лощины и скрывались в ней. Второй подбитый танк продолжал гореть, внутри танка рвались снаряды, и он был совершенно бесполезен для того дела, которое задумал Сергей Шмелев.

— С пушкой умеешь обращаться? — спросил он.

— Зачем вы обижаете меня, товарищ капитан? Два раза горел. А потом плюнул на это дело. В пехоте веселее показалось.

— Иди, Стайкин.

— Один? — только и спросил Стайкин.

— Идите вдвоем. Бери кого хочешь.

Джабаров стоял в углу окопа. Он повернулся и молча стал отстегивать от пояса гранаты н диски.

— Возьми. Флягу дать?

— Оставь себе. На поминках пригодится. — Стайкин повертел головой, высматривая солдат в соседних окопах. — Эй, Проскуров, собирайся. Пойдешь со мной.

— Куда, товарищ старший сержант?

— На тот свет. Не забудь захватить котелок и ложку.

— Есть собираться, — отозвался Проскуров. — Я мигом. Только ремешок к каске подвяжу.

— Опять убежишь? — не то спросил, не то пригрозил Джабаров.