Освальд Тооминг - Зеленое золото

— До следующего сезона еще немалый срок. Этот-то еще не кончился…

— Но лесосеки надо размечать уже сейчас.

Осмус опять уклонился.

— Правильная разметка лесосек — это вопрос серьезный. Поэтому, я думаю, будет лучше, если до вынесения проблемы на собрание мы проработаем ее сначала вдвоем.

— И для начала несколько умов лучше, чем два…

Осмус повесил плащ на гвоздь рядом с дверью, поставил у стола, перед сидевшими в ряд лесниками, стул и сел на него. Оперся локтем на стол, окутал себя облаком папиросного дыма и застыл в ожидании. Реммельгас, не торопясь, убрал со стола какие-то бумаги. Все молчали, чувствуя, что атмосфера в конторе накалилась и наэлектризовалась, как перед грозой. Старый Нугис прикусил ус и, не шевелясь, ждал, что произойдет. Ему не нравился Осмус, этот король пней, но он все-таки был видным и важным человеком, — как говорили, слава о нем гремела далеко за пределами Куллиару. А тут вдруг появляется никому не известный парень, который и слушать его не хочет. Отчаянный он, Реммельгас, и, что скрывать, Нугису его отчаянность нравилась. Но все же не следует этим обольщаться, не следует забывать о его главных, истребительных целях. Поет-то он об охране леса сладко, да вся беда в том, что у самого топор за поясом. И, если разобраться, ничего в нем хорошего нет — обыкновенный краснобай и любитель порисоваться!

Реммельгас сказал, все еще роясь в своих бумагах:

— Товарищ Осмус, лесники жалуются, что лесосеки и складочные площадки плохо убраны: многие пни не ошкурены, на земле валяются пропсы, слеги, щепа.

Осмус резко обернулся к Реммельгасу.

— Так вы меня на суд вызвали? А я не знал и не подготовился к защите.

— Да никакой тут не суд, просто нам нужно поговорить по-товарищески о наших общих заботах. Вот и хотим от вас узнать, каково положение на делянках и складочных площадках.

— Надо думать, нормальное, раз ни от кого нет жалоб.

— Ах, вот как?

Реммельгас увидел, что лесники многозначительно переглядываются.

— Как же это нет жалоб? — выпалил вдруг толстяк Килькман. — Да мы не отстаем от браковщиков, только толку пока нет. Я и к вам самому обращался.

Осмус пожал плечом.

— Может быть. Дел у меня немало, всех мелочей не упомнишь. Распоряжение было отдано, но разве мыслимо уследить за каждым шагом возчиков и лесорубов. Не забывайте, что они работают по договорам. Если станешь их чересчур приневоливать, они сложат свой инструмент — и только мы их и видели.

— Это, разумеется, преувеличение, — спокойно возразил Реммельгас. — Каждый должен понять, что мы требуем окорки пней и чистоты на делянках не из блажи, а из желания сберечь лес. Добиться порядка необходимо. Первое мая не за горами, и весь материал, который к этому времени останется неошкуренным, будет конфискован у лесопункта.

Осмус открыл рот и, не произнеся ни звука, опять закрыл. Он понял, что на этот раз лучше сдержаться и промолчать, что пни и слеги это лишь цветочки, а главные неприятности еще впереди. Человек мудрый уступает в пустяках, чтобы отстоять основное. Хорошо, он пошлет своих рабочих на уборку. Дня за два они управятся с этой ерундой.

Он улыбнулся и величественно кивнул: дескать, ладно, мы не мелочные, и можем признать, что со своей точки зрения вы, пожалуй, и правы.

— Значит, договорились? — обрадовался Реммельгас. — Что ж, иначе и не могло быть: ведь цель-то у нас одна. Убежден, что вы не станете спорить и с кое-какими изменениями в планировке лесосек. Пора нам наконец отодвинуть их подальше от дорог и полей, перенести в глубь леса, туда, где ждут нас огромные нетронутые запасы.

Все ожидали этих слов, и все же в комнате стало так тихо, что люди услышали, как шевелятся какие-то жучки в спичечных коробках на столе Реммельгаса, как лошадь на улице с хрустом жует сено и звякает уздечкой, как поднявшийся ветер посвистывает в голых кустах сирени.

— Ну, Осмус, разве я не говорил тебе? — шепнул Питкасте. — В самый раз тебе спеть: «Ох, трудны мои денечки!..»

Осмус поднялся. Он тоже ждал этого разговора и подготовил свои возражения. Не впервой ему было уговаривать людей и добиваться от них своего. Слава богу, у него всегда хватало влиятельности, чтоб скрутить любого. Но этот юнец выбил-таки у него из-под ног почву. Как-то противно себя чувствуешь под взглядами этих любопытствующих и злорадствующих лесников. И почему-то все заранее придуманные доводы разлетелись по сторонам, как испуганные тетерки.

Опершись обеими руками о стол, он сказал таким тихим, необычным для себя голосом:

— Еще раз предлагаю, товарищ Реммельгас, сначала обсудить этот вопрос вдвоем, обсудить основательно и по-деловому…

— Но почему? Мой план ясен, понятен, прост. Правда, от нас, работников лесничества, он потребует дополнительных усилий, ведь нам придется делать всю уже проделанную работу заново: ходить по лесу, размечать, оценивать. Но мы с этим справимся.

— А почему не примириться с планировкой Питкасте? За один год ничего не случится. — На лбу Осмуса вздулись жилы, нелегко ему было столько времени себя обуздывать. — Зачем вам все эти дополнительные хлопоты, о которых вы говорите? Лес не заяц, он от нас не убежит, еще успеем снять его и у Кяанис-озера, и на Каарнамяэ. К чему спешить с новшествами?

И, вновь обретя уверенность, Осмус улыбнулся и добавил как бы вскользь:

— Слава тоже не заяц, не убежит и она.

Реммельгас сделал вид, что не заметил этой шпильки, — не хватало еще в присутствии стольких людей обмениваться колкостями. Обойдя стол, он подошел к окну, поднял штору и, отступив в сторону, сказал:

— Поглядите на улицу, товарищ Осмус, что вы там видите?

Осмус почуял подвох, но в чем он заключался, не понял. И, пожав плечами, равнодушно бросил:

— Ничего.

— Посмотрите внимательно.

Осмус приблизился к окну. Жеребец бил копытом землю и топтал вожжи — следовало бы пойти и поднять их… Но что же имеет в виду Реммельгас? Торчат кусты сирени и жасмина. Уже прояснилось. В облаках появились разрывы, в которых видны кусочки светло-синего неба. Жаворонок, словно кем-то подброшенный, отвесно взмыл вверх и пронзительно зазвенел.

Осмус перевел взгляд дальше и вдруг понял, что имеет в виду Реммельгас: он увидел дорогу, огибавшую лесничество, а за дорогой огромную бескрайнюю пустошь. Хотя конца ее не было видно, Осмус знал, что она доходила до самой железной дороги и даже продолжалась по ту сторону. Всюду, куда хватал взгляд, почти ничего, кроме пней. Правда, одинокие елочки, придавленные когда-то при валке леса, уже выпрямились и расправили ветки, но более поздний молодняк, посеянный ветром, безжалостно заглушался бурно разросшимся ивняком и ольшаником.

— Так скажите нам, что вы видите, — вновь насел Реммельгас.